Вышка

Наверх, вероятно, до самой макушки, о которую вспенивались низкие облака, вела лестница. Самая примитивная, какую можно себе представить, – обрезки двадцатимиллиметровой арматуры, приваренные к двум вертикальным направляющим. Причем арматура была из обычного черного металла, покрытая рыжими пятнами ржавчины. Было абсолютно непонятно, насколько прочны к настоящему моменту ступеньки-жердочки. И на какой высоте одна из них обломится, и незадачливый верхолаз понесется навстречу земле с ускорением 9,8 м/с². И главное – почему лестницу, как и саму мачту, не сделали «вечной», то есть из нержавеющего металла.

У основания мачты находился металлический бункер высотой в полтора человеческих роста и сторонами десять на десять метров. Из бункера вертикально вверх, к самой вершине мачты, уходили две двухдюймовых трубы. На высоте примерно пятиэтажного здания от труб через равные промежутки, пятиметровые, отходили ответвления в виде пластинок метровой длины.

Вход в бункер преграждала массивная дверь с кодовым замком.

«Ох и ни хрена себе хреновина!» – сказал Андрей Петрович, осмотрев загадочную конструкцию.

5

Первый год Андрею Петровичу дался нелегко. Нет, с бытом – сварить, пожарить, постирать, протереть пол, вымыть посуду, зашить прореху, заготовить на зиму дрова, а потом топить печь, разгребать снег и так далее, и тому подобное – никаких проблем не было. Он давно уже жил один, и бытовая рутина выполнялась им на автомате.

Проблемы были со свободным временем, которое на него, вчерашнего горожанина, буквально навалилось тяжелой ношей.

В городе был телевизор, с его помощью можно было убивать время в неограниченных количествах.

Были магазины, куда надо было ходить за продуктами. Или какую-нибудь одежку подобрать взамен обветшавшей.

Были автобусы, которых надо было дожидаться на остановке. И в это время он был как бы при деле.

Были банкоматы, сигаретные киоски, светофоры на перекрестках, домофоны, рекламные газеты в почтовом ящике, были бомжи, были липовые бойцы Чеченской войны в купленной на рынке необмятой форме, которые под блатные аккорды поют о боевом братстве, были дети, спешащие с рюкзаками в школу, молодые матери с колясками, уткнувшиеся в свои айфоны, были старики и старухи двух типов – агрессивные и неуверенные в себе с извиняющимися глазами, были машины, мотоциклы, велосипеды, самокаты, роликовые коньки, а в небе – стрелы подъемных кранов…

Вся эта – неживая и живая – мешанина, постоянно вращаясь перед глазами, отвлекала Андрея Петровича от себя, не давала ему остаться наедине со временем. Со временем, которое способно придавить некрепкого человека к земле своими предельно простыми и максимально безжалостными вопросами.

Был, в конце концов, пивбар, где можно было пропустить пару кружек под креветки и разговоры со случайными людьми. Разговор со случайными людьми тем хорош, что не заставляет напрягаться, чтобы скрыть от знакомых что-либо, чего они не должны знать ни при каких обстоятельствах.

И главное – в городе кругом были люди. И, глядя на них, Андрей Петрович ощущал подсознательно общность и с этими людьми, и с этим городом, и с этой страной. Хоть давно и считал себя одиноким волком.

А здесь, в лесу, в полном одиночестве, он утратил ощущение связи со страной. Но взамен этого со временем появилось чувство связи с землей. Но не с маленькой буквы, а с самой что ни на есть большой – связь с Землей. С планетой, на которой обитает бессчетное количество людей, зверей, птиц, рыб и совсем мелких тварей.

Нет, пить на своей удаленной от цивилизации точке он мог хоть каждый день. Но, правда, не пиво, а спирт, который ему оставили в изобилии. Для медицинских целей. Ну или чтобы там протереть что-нибудь, отдраить. Армия без спирта не обходится. Раз поставили на полное довольствие, то и по всем пунктам, включая спирт и асидол для чистки ременной бляхи.

Однако склонности к питью в одиночку и без повода у Андрея Петровича не было. Вот если, конечно, хотя бы один из этих компонентов – или с кем-то, или по поводу, – то тогда, разумеется, маленько можно. В первый раз он причастился только на ноябрьские. А потом дождался Нового года.

И бесконечно тянувшимися вечерами ему в голову приходили очень причудливые мысли. Вот бы, например, в кино пойти. Хоть в городе в кино он последний раз был еще при советской власти.

Или в клуб. Но не в такой, где, налупившись экстази или чего у них там, превращаются в танцевальных роботов. Нет, Андрей Петрович думал о клубе, где пенсионеры кадрят молодящихся пенсионерок. Там он тоже ни разу не был. Но видел по телевизору, как пьют чай с пирожками и танцуют. И тоже, в общем, дрыгают ногами, потому что нынешний пенсионер с молодости воспитывался на всяческих битлах, роллингах и эйсидисишниках. Те, которые выросли на Утесове и Шульженко, на Виноградове и Козине, на Юрьевой и Великановой, – те уже давно в земле сырой. Так что вальсирующие пары теперь можно только в старинном кино увидеть.

В общем, Андрей Петрович почти весь первый год не столько служил, сколько маялся.

Правда, ближе к осени занялся грибами. Брал только белые, которых было в изобилии. Да и ходить далеко не надо было – вышел за ворота и собирай. К сожалению, грибные походы много времени не занимали. Пару грибов на суп. И четыре на жарку. Да и то не каждый день, а то от одних грибов озвереешь, бурундуком станешь. Хочется чего-то более разнообразного.

Но потом, к счастью, понял, что можно собирать для Сережи. У него ведь семья, ему много надо. Да и с сослуживцами ему было не грех поделиться. Собирал уже, сколько в ведерко влезает. И сушил, чтобы на суп. А для еды – солил. Сообщил по рации, чтобы в очередной завоз на БТР побольше пустых банок пригнали.

Да, еще баньку летом строил. Но как-то очень быстро управился, потому что работал с каким-то радостным остервенением – все три недели для него были просто каким-то праздником. Начинал чуть свет. И складывал инструменты, когда уже начинало смеркаться. А устав под вечер, вымотавшись вконец, сразу же проваливался прямо-таки в юношеский сон. Как говорится, без задних ног и ненужных сновидений. То есть никакого в это время томления духа в нем не было. Время для него в этот период было в радость.

6

Первый раз он с ними повстречался в июле, когда валил бензопилой сосны на бревна для баньки. Зашел далеко, потому что надо было выбирать деревья нужного калибра – сантиметров пятнадцать, не больше.

Шел, что-то насвистывая. С сигареткой во рту.

И вдруг, выбравшись из орешника, напоролся на взгляд. Тяжелый, крайне неприветливый.

Это был волк.

Волк смотрел на Андрея Петровича в упор, слегка приподняв верхнюю губу, чуть обнажив прокуренные клыки. Да, именно прокуренные – желтоватые.

Волк был не один. Еще четверо, но чуть поменьше. А этот был, несомненно, вожак.

Волки ели кабана, которого, видимо, совсем недавно завалили.

Разодранная туша, вся в крови. И законная трапеза, ритуальная, вознаграждение за удачную охоту, где каждый из стаи продемонстрировал свою доблесть.

И Андрей Петрович, который прервал трапезу. Один. С бензопилой.

Вполне понятно, что волкам этой добычи за глаза хватит. И человек с вонючей сигаретой, выпавшей изо рта, им на хрен не нужен.

Однако волки руководствуются не только примитивными инстинктами. Типа голода, потребности в случке, желания отдохнуть на сытый желудок, спрятаться от дождя и холода, защититься от угрозы, оберегать приплод…

Волк – социальный зверь. Как, в общем, и человек. И у него есть чувство собственного достоинства. И прежде всего у вожака. Ну, или у лидера, если по-человечески. Вожак должен постоянно поддерживать свой авторитет.

Поэтому направленный на Андрея Петровича, словно двустволка, тяжелый взгляд означал: «В лесу я хозяин!» Ну и еще, может быть: «Это моя добыча!»

Андрей Петрович это понял. Понял и то, что нельзя поддаваться панике. Это будет конец. Вожак, с легкостью перегрызя ему горло, еще больше утвердит свой авторитет.