Страница 8 из 10
Едва ли стрельцы считали, что время второго Романова было для них самым лучшим. Недовольных и недовольства всегда хватало. Однако на деле это было именно так. Царю Федору не пришлось испытать шок от народных волнений, поэтому он был ровен со стрельцами, то есть обращал на них внимания столько, сколько следовало обращать – или не обращать. Впрочем, главная причина падения стрелецкого статуса заключалась не только в отсутствии трепета у Федора Алексеевича перед московским гарнизоном. С формированием солдатских и рейтарских полков роль стрельцов как военной силы сходила на нет. Ни по своей выучке, ни по психологии они не могли поспорить с созданными по новому образцу формированиями, такими, как выборные московские полки. Стрельцами перестали дорожить. Уже без прежней осмотрительности их гнали на войну, не особенно заботясь о вознаграждении и тяжести выпавших на их долю служебных передряг.
Чигиринские походы опустошили стрелецкие слободы. Стрелецкие вдовы голосили по своим порубленным янычарами мужьям. Под такой аккомпанемент сердца оставшихся в живых налились злобой. Как водится, гнев персонифицировался – стрельцы принялись искать главных виновников своих несчастий. Первым угодил в этот список князь Г.Г. Ромодановский. Он был большим воеводой во время Чигиринских походов и «не берег на боях стрельцов». Следом назывались чины поменьше – бывшие стрелецкие головы, по новым временам возведенные в чин полковников, которые немилосердно притесняли своих подчиненных – присваивали часть кормов и жалованья стрельцов, заставляли их работать на себя.
С конца 1681 года насилия полковников переполнили чашу терпения стрельцов. Из полков посыпались челобитные, заставившие даже нерасторопное правительство Федора Алексеевича обратить внимание на злоупотребления полковников. Замять дело «доброхотам» последних не удалось. Некоторые полковники были признаны виновными и должны были держать ответ – имуществом и ободранной кнутом спиной.
В те времена физическое наказание страшило не столь сильно, как материальное. Собственную спину полковникам было, конечно, жалко, но еще больше было жалко нажитых правдами и неправдами денег, часть которых следовало нести в Стрелецкий приказ. Под давлением ответчиков исполнение приговоров откладывалось. Стрельцы заволновались, справедливо усмотрев в этом стремление переменить все дело. Этим обстоятельством и воспользовалась Софья, сразу смекнувшая, какой шанс ей дает судьба. Нужно было лишь разжечь стрелецкий гнев и направить его в нужную сторону.
Сами Нарышкины, потерявшие голову от счастья, подлинные масштабы грозивших им неприятностей оценить не могли. Да что они! Не обеспокоились даже изощренные в интригах верхи. Ворчание стрелецких слобод мало кем воспринималось всерьез. Возможно, если бы глава Стрелецкого приказа, боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий не прихварывал, агитация Милославских была бы не столь удачной: углядели бы угрозу, пресекли агитацию, утихомирили бы стрельцов. Но старый боярин делами в эти дни не занимался – недомогал. Ведавший же вместе с отцом Стрелецким приказом Михаил Долгорукий был слишком заносчив, чтобы обращать внимание на настроения стрельцов. Так заговор и вызревал – в сплетении текущих обстоятельств и случайностей, помноженных на злую и целенаправленную волю Софьи и ее сторонников.
Агитация Софьи строилась не на одних стрелецких обидах. Появился аргумент и повесомее. То, о чем говорила царевна вслух на похоронах брата – о несправедливом устранении от престола наследника Ивана, – оказалось как нельзя кстати. Один из летописных источников донес до нас разговоры в полках: как могло случиться, задавались вопросом стрельцы, чтобы «чрез большаго брата… выбрали на царство меншаго»? Конечно, такое произошло не без злого умысла: все сделано «по совету бояр, которые дружны Артамону (А.С. Матвееву. – И.А.) и Нарышкиным, дабы царствовать меньшему брату… а государством владети бы и людми мять им, бояром».
Такое осмысление событий было чрезвычайно близко низам с их традиционной антитезой: добрый государь – злые слуги. Софья давала стрельцам возможность выступить в роли судий, «выводящих из царства изменников», чем, конечно, подняла их в собственных глазах. Брожение усилилось. Стрельцы собирали круги, горячо обсуждая происшедшее. Явились слухи, подтверждавшие родившиеся подозрения: во дворце «измена». Говорили: государя Федора Алексеевича извели доктора по приказу Нарышкиных. Теперь они собираются извести царевича Ивана. Иван Кириллович Нарышкин будто был недоволен доставшейся ему боярской шапкой и уже украдкой примерял венец своего племянника. Зачем это было делать Ивану Нарышкину? Никто этим вопросом и не задавался. Но бунт всегда замешивался на иррациональном и смутном.
Заговорщики спешили. Со дня на день в Москве ждали приезда Матвеева. Опытный царедворец, он мог резко усилить партию Нарышкиных. Но даже появившийся Матвеев, кажется, был усыплен. Его возвращение из ссылки напоминало триумф. Славословие лилось рекой. С 11 мая, едва Артамон Сергеевич переступил порог своего дома, его стали осаждать многочисленные просители и гости, спешившие засвидетельствовать свое почтение. 14 мая Артамон Сергеевич имел душевную беседу с патриархом и «старшими боярами», которые ему «с великою любовию честь учинили». Вечером Матвеев отправился навестить старого друга, заболевшего Ю.А. Долгорукова.
Приезд Матвеева внес успокоение в душу вдовой царицы. Привыкшая с юных лет во всем полагаться на него, она уже считала, что все опасности позади. Как здесь не вспомнить ироничную фразу князя Куракина о легкомыслии Натальи Кирилловны, не любившей отягчать себя тревогами. В действительности положение только осложнялось. Заговорщики заторопились. Голландский резидент Келлер писал: «…Ожидаются большие бедствия, и не без причины, потому что силы стрельцов велики, а противопоставить им нечего». Признание удивительное. Получалось, кто хотел знать об обстановке в столице – знали, кто не хотел – надевал на глаза повязку…
Бунташные времена
Утром 15 мая стрельцы были подняты слухами о гибели царевича Ивана от рук Нарышкиных. Под колокольный всполох и барабанный бой они устремились в Кремль. Опередивший мятежников князь Федор Урусов принес во дворец страшное известие о бунте. Ответные меры, предпринятые Матвеевым, запоздали – стрельцы уже ворвались в Кремль и заполонили Соборную площадь. Оставалось одно – начать переговоры. Как ни тревожно складывалась ситуация, но, пока не пролилась первая кровь, у Матвеева имелись шансы «утешить бунт». Тем более что слухи о гибели Ивана были ложными.
На Красное крыльцо в сопровождении патриарха, бояр, царицы Натальи Кирилловны вышли царь Петр и царевич Иван. Матвеев обратился к стрельцам с увещеванием: все в добром здравии и в Кремле нет изменников. Вас обманули! Старый боярин не зря начинал свою карьеру стрелецким головою. Он знал, как говорить со стрельцами. Его спокойная речь и вид двух мальчиков заметно поубавили мятежный пыл. Самые дерзкие подступали к царевичу Ивану: «Ты и вправду Иван Алексеевич?… Точно?» Сомнение восставших объяснимо: царских сыновей до их совершеннолетия скрывали от любопытных глаз. Так что опасения подмены имели под собой основания. Но перепуганный царевич, хотя и через силу, отвечал на все вопросы: да, он Иван Алексеевич, настоящий, не подменный.
Стрельцы растерялись. Они пришли карать изменников, но оказалось, что карать некого. Измены и изменников нет. Есть царь Петр, царевич Иван, патриарх и Боярская дума. Это был момент, крайне опасный для организаторов мятежа. По-видимому, никто из них не предвидел подобного поворота с лицезрением целехонького царского семейства и умиротворяющими речами Матвеева и патриарха. Чаши весов бунта зависли в зыбком равновесии. И тогда в события вмешался случай, оказавшийся на стороне Софьи. Наталья Кирилловна увела во дворец сына и пасынка. На первый план выступил боярин Михаил Долгорукий. В отличие от Артамона Сергеевича он, похоже, знал лишь один язык общения с чернью – крики да угрозы. Настроение стрельцов мгновенно изменилось. Унявшаяся было ярость вновь вскипела. Князь был схвачен и под одобрительные крики толпы: «Режь его на куски!» – растерзан.