Страница 7 из 19
• Стефан Цвейг о годах учебы Оноре де Бальзака (1799–1850) в Вандомском коллеже (Франция, 1806–1813 гг.): «Учителя ощущают в этом мальчике тайное противодействие. Они не понимают, что с ним происходит нечто совсем особенное, они видят только, что он читает и учится не так, как все, не так, как принято. Учителя считают его тупым или вялым, строптивым или апатичным, ведь он не может тащиться в одной упряжке с другими – то отстает, то одним скачком всех обгоняет. Как бы там ни было, ни на кого не сыплется столько палок, как на него. Его беспрерывно наказывают, он не знает часов отдыха, ему задают бесконечные дополнительные уроки в наказание, его так часто сажают в карцер, что на протяжении двух лет у него нет и шести свободных дней. Чаще и ужаснее, чем другие, величайший гений своей эпохи, вынужден испытывать на собственной шкуре «ультима рацио» – последний довод суровых отцов-ораторианцев – наказание розгой… Реальная жизнь – школа – воспринимается как призрачное сумеречное состояние, подлинной жизнью становятся книги…» (из книги «Бальзак», Великобритания, 1940 г.). Сестра Бальзака, Лора Сюрвиль, вспоминала о том, как закончилось школьное образование ее брата: «Когда ему было 14 лет, директор коллежа г-н Марешаль написал матушке между Пасхой и днем раздачи наград, чтобы она как можно скорее приехала за сыном. Его постиг недуг, он впал в своего рода коматозное состояние, тем более обеспокоившее наставников, что они не видели к тому причин. Мой брат был для них просто ленивым школьником, и они не понимали, каким умственным перенапряжением могло быть вызвано это заболевание мозга… (Франция, 1856 г.);
• «Владимир Даль (1801–1872) – создатель знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка» (4 т., 1863–1866 гг.) учился в Морском корпусе. Принимали туда учеников, окончивших два класса реального училища. Владимир и его брат были подготовлены лучше других и испытания выдержали. Но Володя с трудом привыкал к суровому казарменному режиму. Постоянные оскорбления, издевательства, порка. О своих наставниках Даль писал: «Иногда нельзя не подумать, что люди эти не в своем уме…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);
• «Аврора Дюпон, по мужу – Дюдеван, по литературному псевдониму – Жорж Санд (1804–1876) училась в английском католическом монастыре в Париже. Там девочки делились на 3 группы: смиренные, набожные и тихони; чертенята, непокорные и шалуньи; между этими двумя группами – дурочки, пассивные, малоподвижные. Юная Аврора была, конечно, среди чертенят. Она участвовала в общем веселье. Чертенята сочиняли шуточные исповеди, например, такие: «Увы! Мой милый отец Вилель, я часто пачкалась чернилами, тушила свечку пальцами, набивала живот репой, как говорится в высшем свете, где я воспитывалась; я шокировала молодых людей в нашем классе своей нечистоплотностью… Я засыпала на уроках закона Божия, я храпела на мессе, я говорила, что вы некрасивы… За эту неделю я сделала по крайней мере 15 грубых ошибок по-французски и 30 по-английски; я сожгла в печке свои башмаки и наполнила смрадом класс. Это мой грех, это мой грех, это мой тягчайший грех…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);
• «Обучение Виссариона Белинского (1811–1848) началось в Чембарском уездном училище (в период с 1819 по 1825 гг. – Е.М.), только что тогда открывшемся. «На первое время, – рассказывает А.Пыпин, – весь педагогический штат заведения состоял из одного смотрителя, который был преподавателем по всем предметам. Этот смотритель был человек добрый и кроткий». «Вскоре, – вспоминает Иванов, поступивший в училище в одно время с Белинским, – прибавились новые учителя: один по Закону Божию, соборный священник; другой по русскому языку – тоже сын соборного священника, исключенный из семинарии. Этот последний был страстный любитель наказаний розгами, которые он употреблял иногда в виде «ласки», наказывая ими через одежду, ради личной потехи, совершенно невинного и прилежного мальчика. Благородное негодование на этот вандализм Виссариона возбудило энергичные жалобы к смотрителю со стороны Григория Никифоровича, отца Виссариона. Надобно заметить, что Виссарион никогда не был предметом этих диких любезностей бурсака-учителя и вмешался в дело не столько по участию к товарищам, которые были моложе его классом, но потому, что находил подобные поступки возмутительными. Преподавание в училище совершалось в духе патриархальной простоты. Учителя не затруднялись оставлять учеников на произвол судьбы, отправляясь домой для жертвоприношений Бахусу, а ученики в летнее время иногда целым училищем уходили купаться…». Но мало того, что училище, по крайней мере, не портило Белинского в нравственном отношении, оно помогло его умственному развитию, сообщило ему некоторые положительные знания… «Еще будучи мальчиком, – писал Белинский впоследствии, – учеником уездного училища, я в огромные кипы тетрадей неутомимо, денно и нощно и без всякого разбору списывал стихотворения Карамзина, Дмитриева, Державина и прочих; я плакал, читая «Бедную Лизу» и «Марьину рощу»; я писал баллады и думал, что они не хуже баллад Жуковского, не хуже «Раисы» Карамзина, от которого я тогда сходил с ума»… Летом 1825 года В.Белинский поступил в пензенскую гимназию. Ему шел уже 16-й год – возраст, в котором другие поступают не в гимназию, а в университет… Пензенская гимназия, по рассказу И.Лажечникова, бывшего одно время ее директором, как образовательное заведение отличалась совершенно невозможным характером. Первая сцена, которую вновь приехавший директор (т. е. Лажечников) увидел в гимназии – было «погребение кота мышами», как объяснили ученики: они целой толпой выносили на руках из класса мертвецки пьяного учителя русской словесности. Д.Иванов спорит с Лажечниковым, доказывая, что пензенская гимназия была не хуже других русских гимназий, и в этом споре обе стороны правы: пензенская гимназия, конечно, была ниже всякой критики и ни на волос не ниже установившегося типа гимназии… Слишком ясно, что даровитому юноше нечего было делать в гимназии. Ни зубрить учебники, ни «погребать кота» Белинский был не в состоянии, и он совершенно логично перестал посещать гимназию, которая в свою очередь тоже вполне логично исключила его из своих недр…» (из очерка М.Протопопова «В.Белинский, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1891 г.);
• «О первых годах школьной жизни поэта Ивана Никитина (1824–1861) нам, к сожалению, почти ничего не известно. Но надо думать, что дореформенная бурса со своими грубыми, исстари установившимися нравами, которые так живо изобразил Н.Помяловский в известных «Очерках бурсы» (1863 г.), была одинакова везде. Какая педагогическая система практиковалась тогда в воронежском училище, можно видеть из одного отрывочного воспоминания Никитина об этом времени его жизни: «Помню я, был у нас учитель во 2-м классе училища, Алексей Степанович, коренастый, с черными нахмуренными бровями. Вызовет он, бывало, тебя на середину класса и крикнет: «Читай!» А из глаз так и сверкают молнии. Взглянешь на него украдкой и начнешь изменяться в лице, в голове пойдет путаница, и все вокруг тебя заходит: и ученики, и учитель, и стены… и понесешь такую дичь, что после самому станет стыдно. «Не знаешь, негодяй! – зарычит учитель. – К порогу!» И начнется, бывало, жаркая баня». Это было альфой и омегой всей тогдашней педагогической мудрости, унаследованной, кажется, еще от Средних веков. Только в сравнительно недавнее время, в начале 70-х годов, реформа коснулась и бурсы, разрушила всю старую педагогическую систему, внесла в нее новый дух и нравы. В 1841 году, по окончании училища, Никитин был переведен в духовную семинарию. Здесь для молодого человека начался новый период жизни, непродолжительный, так как Никитин прошел только два класса, но сильно повлиявший на строй его ума и дальнейшее развитие. Описание семинарской жизни сделано впоследствии самим Никитиным в его «Дневнике семинариста» (1861 г.). Все эти очерки проникнуты горечью и недовольством, которые автор вынес из семинарии. И действительно, серенькая, запертая в четырех стенах, с бедной обстановкой и полумонастырской дисциплиной, тогдашняя жизнь в семинарии не могла оставить по себе доброй памяти. Само образование носило сухой и безжизненный характер. Лекции обыкновенно читались профессорами (как тогда называли преподавателей семинарии) по старым, давно составленным тетрадкам, написанным темным и витиеватым языком. Некоторые профессора, чтобы не трудится над составлением записок, не мудрствуя лукаво, читали по старым академическим тетрадкам, по которым учились сами… Апатия и скука царили здесь… Зубристика преобладала…» (из очерка Ф.Савицкого «И.Никитин, его жизнь и литературная деятельность», Россия, 1893 г.);