Токката и фуга

Почему-то вспоминаю учителя по сольфеджио Михаила Антоновича в его желтом свитере. «Токката значит „трогать“, „касаться“». «Дотронься до меня, Ромина, сейчас же!»

Противно. Липко.

Но что дотронулось до меня самой, что коснулось меня? Лучше… дотронусь я сама до себя. И руки тянутся к давно известным местам. Исчезают неведомые ночные птицы, прекращает включаться и выключаться мир за окном, превращаясь в обычную ночь.

Отец в гостиной орет на мать, она плаксиво отвечает – все равно. Давно все равно. Я ненавижу их одинаково. И не потому, что я подросток, как говорят в школе, а просто так, потому что.

Противно. Липко.

И от тети Лены душно и липко.

Этот отец еще со своими мясом и стройкой, стройкой и мясом. И этот Жорик со своими идиотским почерком и воронежскими соплями. И никакой я больше не подросток. Ложилась в кровать подростком, а засыпаю кем-то другим.

Сегодня у нас нет тренировки, но я знаю, что Владимир Иванович в спортзале и он ждет меня. И я иду к нему. Но я ли это? Или кто-то идет моими ногами? На миг появляется ощущение, что я взрослый мужчина и иду к другому мужчине. Это все отец, да пошел он. Я – девушка. И иду к любимому.

Вхожу в спортзал. Здесь тихо и стелется по полу сладкий дымок. Замечаю на лавочке две подставки, в них вставлены тонкие черные палочки, это они дымят так сладко.

Владимир Иванович лежит на полу в джинсах и футболке, под ним – тренировочный мат. Он улыбается, подзывает меня к себе. Я сажусь на мат рядом с ним. Он гладит меня по ноге, по волосам и смотрит мне в глаза.

Вкрадчиво говорит, что час настал, и я должна пройти посвящение в тайну небесного каратэ, и мы вдвоем станем хозяевами неба и земли. То, что произойдет сегодня, предсказано древними учителями света.

Рассказывает, что небесное каратэ – это уже не удары руками и ногами, это управление всей мировой машиной. Это защита от ударов судьбы, сколь бы техничными и хитрыми они ни были.

Он медленно укладывает меня на мат, стягивает с меня и с себя джинсы, снимает свитер. Он должен напитаться моей влагой. Он хочет припасть к моему источнику, чтобы получить силу, а мне отдать свою. Я понимаю, что сейчас будет. И я готова. Уже давно готова. Но все же боюсь, надо отвлечься… надо как-то отвлечься…

…я вижу легкие облака в солнечном небе. Я – горный ручей. К моему берегу подходит большой черный конь. Он опускает морду в мои воды – и жадно пьет из меня. Дует ветерок – по мне проходит рябь. Один, второй, третий раз. Я слышу свой голос, стоны воды. Они везде, по всей длине ручья.

Я замечаю деревянный мостик, перекинутый через меня. Конь прекращает пить, поднимает морду вверх, трясет головой – капли разлетаются в стороны, поблескивая на солнце, медленно колышется его грива. Он идет на мостик, поднимается на середину – и вдруг подпрыгивает, взлетает высоко в небеса. Потом падает вниз.

От его падения мостик разлетается на куски, обломки дерева и конь падают прямо в меня, тонут во мне, моя вода вздымается вверх огромной волной. Расплескивая воду по берегам, боль прокатывается через мое нутро, словно ток.

«Токката! Кто ты теперь, Ток?!» – кричу я сама у себя внутри.

И тут же боль сменяется изнуряющим счастьем. Капли воды возвращаются с неба – чтобы я навеки поглотила их. Они застилают мне глаза, я плохо вижу солнце, небо, остатки разбитого мостика. Только отголоски боли и радость плавают внутри меня, словно две блестящие рыбы.

Все, все, не плачь, говорит мне Владимир Иванович, все уже позади. Теперь ты моя навсегда, ты была просто девчонкой, а стала высшим божественным светом. Сегодня я показал тебе, что такое небесное каратэ, тебе понравилось? У нас с тобой будут ученики. И не только люди. Все космическое пространство будет учиться у нас. Вот это будет жизнь!

Его улыбка. И моя боль. И его волосы, глаза…

Он нежно целует мне мочку уха. Говорит шепотом – ты настоящая женщина, Ромина. Твое лицо – небеса, а грудь – два облака. Мы поведем с тобой в новый мир миллионы живых существ – людей, зверей, рыб и птиц. Этот спортзал – новым ковчегом наречется…

Он больно сжимает мне руку, говорит: Ромина, ты это… смотри никому не скажи о том, что сейчас было. Не хватало мне, чтобы батя твой узнал. Давай, одевайся. И собирай потихоньку нам братьев и сестер в школе. Практику небесного каратэ продолжим в следующий раз. А в пятницу жду на тренировку, скоро соревнования.

Теперь я думаю лишь о том, что случилось. Теперь я сыта. Теперь я – это и правда я, а не какой-то ошметок меня. И я счастлива.

Отец стал настороженным. Он что-то чувствует. Подозревает. Все ходит вокруг, придираться перестал, уборку теперь делает только мать. Ходит и смотрит. Потом пьет коньяк и ложится спать.

Собирайся, говорит отец, на охоту со мной поедешь, пора тебе, вижу, готова ты. Одевайся потеплее.

Долго едем по Москве, потом через Химки, проезжаем Зеленоград, затем сворачиваем на лесную дорогу – и долго едем вглубь леса. Останавливаемся, отец дает мне чая из термоса – на, согрейся. Достает свое страшное ружье, вешает его на плечо. Пойдем, говорит, подальше в лес.

Идем. Лес вдруг заканчивается, мы выходим к оврагу. Вдалеке – поле, за ним – снова лес. Отец смотрит на меня, кривится.

Говорит: ложимся вот тут у пригорка – и ждем.

Я ложусь. Твердые растения и трава неприятно упираются в живот, ноги, шею. Отец ложится рядом, выставляет ружье вперед, целится. В кого он собирается стрелять? Никого же нет. Ни птиц, ни зверей.

Отец надломленным голосом говорит: вон там он шел, куда я целюсь. Вышел из леса и просто шел по полю, вон там, вдалеке. Я лежал, а он шел. Я ждал не его, но шел-то он.

…И я выстрелил, это было так легко. Просто нажал на курок. И он упал. А я положил ружье и заснул. Когда проснулся, было уже темно. Ты слышишь, Кирюша? Я просто выстрелил в него и уснул. Тут, на траве, на земле. А теперь слушай меня. Если я узнаю, что хоть одна потная рука к тебе прикоснулась, что хоть одна вонючая ладонь тебя трогала – я заставлю вас обоих идти из того леса, а сам вот так вот, как сейчас, лягу здесь, ты слышишь? Если хотя бы одна гнида сделает это с тобой, я прицелюсь в вас обоих, а потом засну. Ты ведь меня поняла? Будь мужчиной, а не обвислой сиськой, которую тискают потные руки. Ты только моя, Кира.

«И так идет за годом год, так и жизнь пройдет…» – пел тогда из всех окон какой-то певец с грустным голосом. Через некоторое время после той поездки в лес с отцом произошли все те события, которые окончательно утвердили меня в ненависти ко всему живому, кроме Владимира Ивановича. А больше всего – к отцу.

Очередное душное лето с потными очередями только начинается. Я иду гулять в парк Горького с одноклассником Сашкой Коровиным. Он радуется, что в школу больше возвращаться не придется – решил пойти в какое-то училище и стать каким-то мастером, я не слушаю, мне не интересно.

Вторник, а народу в парке много. Иду и думаю, как все это надоело – народ, парк, училище, в которое собрался Коровин. Прячемся за деревом, курим и пьем теплое пиво из бутылок без этикеток – Коровин сорвал их на всякий случай. Какой же он ребенок, этот Коровин. Но остальные еще хуже.

Говорю ему, Коровин, хочешь узнать тайну небесного каратэ, а потом вознестись на небо и управлять оттуда всеми людьми, а? Приходи тогда ко мне на секцию как-нибудь. Я тебя с таким человеком познакомлю! Он великий учитель, Коровин. Он тебя научит, как не просто быть Коровиным, который пьет это тухлое пиво, а как управлять народами. Хочешь?

Коровин не может сдержать отрыжку, смотрит по сторонам как полоумный, начинает икать.

Ток, ты серьезно или бредишь, спрашивает.

Отвечать нет смысла. Видно же, что не подойдет он для управления народами.

Едем домой на такси – Коровин ворует деньги у родителей, у него их всегда много. Выхожу на Бориса Галушкина. Время позднее, но летом это не так важно. Да и отец погряз в своей стройке – не до меня.