Рыцарь и ведьма

Эктор Целлос снимает очки и, прикрыв глаза, массирует переносицу.

– Вы, должно быть, воображаете себя главным действующим лицом какого-то увлекательного произведения, господин Леннокс? Все вращается вокруг вас, и если кто и годится на роль сверхчеловека из будущего, то непременно вы. Ну, вынужден вас разочаровать. Да, вы герой. Не меньше, ведь именно поэтому вы здесь, но и не больше того. Попытаться очистить вашу душу с помощью трансмутации – это был бы интересный эксперимент и превосходный повод для научной статьи. Но ставить на вас все фишки я бы не стал, уж не взыщите. Дело вовсе не в том, что вы как-то особенно погрязли в греховных обольщениях мира. Не больше, чем остальные. Но опять же – и не меньше. Даже машине Теркантура не под силу очистить вашу душу от всех примесей. Да и ничью другую, если на то пошло. Зато нам под силу кое-что другое. Зачем биться над исправлением изначально несовершенного материала, если идеальную душу можно сконструировать с нуля? Взять только лучшее от наиболее достойных. Сбор нужных ингредиентов почти завершен. Имен я называть не вправе. Впрочем, это и не требуется. Скажу лишь, что до вас в машине Теркантура побывали по-настоящему выдающиеся мужчины и женщины – и от каждого мы получили чистейший образчик той или иной добродетели – мудрости, милосердия, справедливости, смотря кто чем отличается. Вы, господин Леннокс, судя по отзывам в прессе, вполне можете претендовать на звание героя года. А может, и целого десятилетия – это ведь не первый поверженный вами дракон. От вас нам понадобится образец рыцарской доблести, который с помощью трансмутации мы присадим к нашей заготовке.

– Заготовке? Речь идет об этой идеальной душе, для который вы собираете лучшие ингредиенты?

– Именно так. Не извольте беспокоиться. От вас ничего не убудет. Это не то же самое, что сдать кровь или костный мозг. Или, там, пожертвовать почкой. Машина Теркантура распознает вашу сильнейшую добродетель и воспроизведёт ее в составе новой личности.

– Но поручиться, что я останусь жив, вы все-таки не можете?

– Обязательства чести требуют, чтобы я был с вами откровенен. Для нас важнее всего сохранность психоконструкта, над которым мы работаем. Если во время трансмутации что-то пойдет не так, мы будем вынуждены принять меры. Вплоть до устранения одного из участников процедуры. Но как я уже сказал, это крайне маловероятно. А даже если, господин Леннокс, нечто подобное и произойдет, то ваше наследие не пропадет вместе с вами. Важнейшая частица вашей личности повторится в существе высшего порядка. Это будет еще не конец дьявольского господства на земле. Но это будет начало конца.

«Если что-то пойдет не так…» – мысленно повторяю я. Вспоминаю обаятельного шарпея Лулу на черно-белых снимках из журнала «Натурфилософское обозрение»… Вот Теркантур треплет ему загривок. Вот терпеливой собаке вводят инъекцию «философского камня»… И наконец, несколько фотографий, запечатлевших фрагменты того, во что превратилась славная псина. Внутри у меня все сжимается от страха и жалости.

Может, сказать Целлосу, что журналисты ошиблись на мой счет? Что я не тот герой, за которого меня принимают кастиганты? Нет, почему-то мне кажется, это ничего не изменит. Даже если я докажу, что не убивал вчерашнюю псевдогигантику, будь она неладна, остается ведь еще Першандельский монстр, который действительно пал от моей руки. Делает ли это меня героем? Скорее наоборот. Как бы то ни было, Ален Лурия меня просто так не отпустит.

Ну и пускай думают что хотят. Если мне суждено закончить свои дни в машине Теркантура, то, по крайней мере, я подложу им свинью. Посмотрим, насколько идеальным получится этот их джинн из пробирки! Вот в этой мысли мне гораздо легче черпать удовлетворение. Коварное удовлетворение паршивой овцы, подрывающей образцовую статистику стада. Но довольно скотоводческих метафор. Герой или не герой, а уж я прослежу, чтобы кастиганты прочувствовали, каково связываться с Джудом Ленноксом.

– Доктор, вы не могли бы налить мне еще кофе?

– Разумеется! Признаюсь, что приятно впечатлен вашим самообладанием. Я бы не удивился, хотя и расстроился бы, если после всего услышанного вы бы отреагировали… более бурно. – Профессор подносит термос к чашке, дымящаяся черная струя ударяет в фарфоровое донышко, из термоса валит пар. Линзы в очках Эктора Целлоса заволакивает белым.

Прямо скажем, не вполне по-геройски – бью доктора в пах. Уворачиваясь от черного кипятка, опрокидываюсь вместе с креслом набок, вскакиваю и подбегаю к окну. Затейливый витраж – в облако цветных брызг, когда вылетаю наружу. Об землю! Не дожидаясь боли от удара. По мокрой траве. Осколки за шиворот. Падая на изрезанные руки.

Я прихожу в себя от яркого света: в теле разлита странная вязкость, в желудке ворочается тошнота; твердая поверхность, на которой я полусижу, неприятно холодит кожу. Прищурившись, я с содроганием понимаю, что источник слепящего сияния надо мной – это многоглазая хирургическая лампа, которую зажигают только над плотью, подлежащей рассечению отточенной сталью. Первый позыв – вскочить – оборачивается еще бо2льшим ужасом: я не могу пошевелиться – и не потому, что прикован к врачебному креслу, а потому что тело отказывается подчиняться. Его просто взвалили на это жесткое сиденье – все равно что тяжеленный мешок, набитый луком или картошкой. И оно все еще остается неподвижным грузом, неподвластным моей воле, как и любой другой посторонний предмет. Да еще моя одежда исчезла – ее заменила тонкая больничная пижама.

Так, надо вспомнить, что произошло. После того как я оказался снаружи, пробив витражное окно, от лесной опушки меня отделяло около пятисот футов. Немного порезался об осколки, но это ерунда. На вышке вскинулся часовой – это уже хуже. Закладывая лихорадочные зигзаги, я вбежал под красно-рыжие каштановые кроны – и уже почти поверил, что смогу затеряться в лесу. В ноздри ударил пресный запах палой листвы. Оскальзываясь на прелом настиле и маневрируя между стволами деревьев, я стремительно удалялся от административного корпуса Лаврелиона. Погони за собой я не слышал.

Потом я почувствовал, как меня что-то ужалило в шею. Еще какое-то время я продолжал бежать, пока ноги не стали проваливаться в трясину, а среди деревьев не поплыл странный клочковатый туман. Что бы это ни значило, я понял, что бегство мое на том и окончится. Последним, что я увидел, был дуб, ствол которого, единый и мощный у корней, раздваивался на уровне человеческого роста, превращаясь в подобие гигантских оленьих рогов. Перед этим зловещим тотемом я потерял сознание.

Вот я и убедился в надежности границ Лаврелиона. Банальные стены тут не требовались. В арсенале у кастигантов нашлось что-то поинтереснее, хотя я так и не выяснил, что именно.

В этот момент открывается дверь, в комнату входит профессор и выключает проклятую лампу над моей головой. В помещении устанавливается нормальный дневной свет, проникающий через белые занавески на окнах.

– Ну, господин Леннокс? – присаживается рядом доктор Целлос.

На лице его – одновременно строгое и взволнованное выражение. Почти что мамаша, сидящая у больничной койки непутевого сына.

– Вашими стараниями день получился неприятный. Для всех нас. Знаете, этому витражу, что вы разбили, удавалось уцелеть на протяжении почти пятисот лет. Он пережил даже сильнейший пожар десятого года. Тогда он украшал окно Лейнского аббатства. Говорят, когда люди стали выпрыгивать из окон, спасаясь от огня, один послушник не посмел разбить его, проникнутый благоговением перед святым сюжетом. И ни огонь, ни дым не причинили им вреда. Впрочем, я далек от мысли, что какой бы то ни было пожар может сравниться с вами по разрушительной силе.

Профессор молчит какое-то время, собираясь с мыслями.

– Паралич отступит, не беспокойтесь. Через пару часов сможете стоять на ногах. Говорить – и того раньше. – Доктор салфеткой обтирает мне запекшиеся губы, подбородок, промакивает мокрые пятна на пижаме. – Одежду вам тоже вернут. Пока вы были без сознания, мы сочли за лучшее вас осмотреть и сделать несколько уколов. В лесу небезопасно, господин Леннокс. Надеюсь, вы успели сделать надлежащие выводы о перспективности подобных эскапад в будущем. Я ведь полагал, что имею дело с джентльменом. А ваш буквальный удар ниже пояса основательно подорвал это убеждение. Не говоря уже о том, что это было дьявольски неприятно. Ну да у вас будет время поразмыслить над вашим поведением.