Страница 10 из 30
Тот факт, что именно одиноких называют "не состоящими в браке", подчёркивает существование древнего негласного культурного императива, согласно которому все должны быть в браке (Гура, с. 9). Брак здесь украдкой транслируется как ценность. Даже английское слово «singlehood» переводится на русский не как «одиночность», а как «безбрачие», то есть опять делается акцент на нехватке, неполноценности (можно сравнить с термином «безногий», который не только описывает положение вещей, но и подразумевает, что у человека должны быть ноги).
Брак был настолько важен для традиционных культур, что им было пронизано всё социальное пространство и практики. В девичьих гаданиях безбрачие вовсе приравнивается смерти – утонувший венок или умолкшая кукушка означает либо первое, либо второе (Гура, с. 35). Даже похороны девушек, умерших незамужними, до недавних пор проводились с облачением их в свадебный наряд – только так жизнь женщины могла считаться «завершённой» (там же; Адоньева, Олсон, 2016, с. 120). Даже будучи мёртвой, женщина должна была выйти замуж.
Другой пример трансляции культурных ценностей в терминах – слово «блядь». В Древней Руси, до принятия христианства, сексуальные свободы были весьма широки, женская девственность в народе не имела ценности и женская же сексуальная инициатива была в порядке вещей (см. Поляков, 2011). А слово «блядь» в те времена обозначало пустословие ("блядение"; пустомеля, болтун – "блядник") (там же, с. 357). Распространение христианской идеологии произвело определённую трансформацию слова и через привязку «блядения» ко всему лишнему, сбивающему с пути, отвлекающему от «правды» (то есть от пути к богу), привело к тому, что оно стало синонимом лжи. А поскольку табуирование сексуальности было одним из ключевых направлений христианской мысли, и так как сексуально активная женщина стояла на пути к богу и могла сбить с него доброго человека, отвлечь его от «правды», то блядью стали именовать и женщину, своей сексуальности не стыдящейся (Юрганов, 2000) – уже она была "от лукавого", она стала "ложным путём". И теперь, когда мы слышим слово «блядь», оно не только сообщает нам о сексуальной активности конкретной женщины, но и одновременно транслирует культурный императив: женская сексуальная свобода – это плохо, это должно вызывать в нас отвращение, так как сбивает с «правильного» образа жизни.
Для каждого человека язык отмечает координаты его жизни в общественном пространстве и наполняет эту жизнь объектами разной степени значимости (Бергер, Лукман, с. 42), превознося одни и отторгая другие, вместе с этим мотивируя определённое к ним отношение. Всё это транслируется очень деликатно и, как правило, незаметно для самих субъектов культуры – носителей языка и традиций.
В действительности вся культура напичкана предписаниями, почти каждый её элемент – фольклор, литература, живопись, кино, театр, ритуалы, традиции, даже одежда и домашняя утварь – всё это транслирует нам некие смыслы, значения, которых мы (вольно или невольно) начинаем придерживаться. Все элементы культуры можно расценивать как ориентиры, направляющие поведение человека, – множество неочевидных подсказок разбросаны вокруг, они буквально витают в воздухе, мы смотрим на них, мы слышим их, ходим по ним, прикасаемся, мы вдыхаем их и выдыхаем. Всё это шепчет нам, куда идти и что делать, что любить и что ненавидеть, как жить и что отторгать.
Культура окружила нас образцами того, как надо поступать, что надо чувствовать и какие цели ставить. Находясь под постоянным перекрёстным огнём этих трансляторов, нам не остаётся ничего другого, кроме как сверять каждый свой шаг с транслируемыми ориентирами. По образному выражению Сьюзен Стэнфорд Фридман, мы непрерывно озираемся по сторонам в "Великом зеркальном зале культуры" (Friedman,1988. p. 39), дабы видеть, что мы делаем всё «правильно». И конечно, мы не можем не оступаться. Мы постоянно делаем это. Мы постоянно делаем не так, чувствуем не то, стремимся не к тому. И чтобы сохранять своё чувство принадлежности к нашей общности, свою идентичность ей, мы вынуждены выкручиваться, сочиняя сложные оправдания нашим будто бы сиюминутным огрехам.
Трансляторами культуры выступают почти все виды искусств (в особенности изобразительные), фольклор, философия и даже продукты ремесла и промышленности (факт существования стакана транслирует, что мы не лакаем из лужи и т. д.). Но самым мощным транслятором культуры, конечно, оказывается художественная литература и её детище – кино, поскольку они строятся исключительно на демонстрации сюжетов человеческой жизни, которые мы можем перенимать, в итоге полагая своими. Художественная литература "есть один из способов коллективной памяти, ориентированный на специфическое сохранение, закрепление и воспроизводство навыков индивидуального и группового поведения" (Михайлин, 2005, с. 454). Литература вбирает в себя культурную идеологию, чтобы затем распылять её вовне.
Почему действие именно литературы и её производных оказывается таким сильным? Потому что, как заметил Пушкин, действие человека мгновенно и одно, действие книги – множественно и повсеместно (Пушкин, 1978, с. 207). Идеалы не могут не влиять на практику, в этом суть. Регулярное озвучивание ценности чего-либо не может не сказываться на психике и поведении людей (Гуревич, Бессмертный, 1982, с. 30).
Суть влияния искусств на человека и их «нормотворческий» характер шикарно описала Айн Рэнд в своём "Романтическом манифесте" (да, та самая, чей знаменитый атлант неуклюже расправлял плечи). От рождения человек нуждается в ориентирах, необходимых для жизни в обществе. Но развёрнутые и глубокие наставления философских трактатов мало подходят для этого в силу их чрезмерной сложности и абстрактности. Человеку с трудом даётся понимание сложных правил, ему куда проще постигать их, если они представлены в виде наглядных образов – этой функции и служит искусство: оно переносит сложные моральные правила на уровень чувственного восприятия, делая возможным их непосредственное постижение, как если бы они были конкретными объектами (Рэнд, 2011, с. 16).
Поскольку произведение искусства всегда обладает темой, из него непременно вытекает некоторый вывод, «сообщение» для аудитории (с. 19), и это сообщение показывает человеку ценности, к которым ему следует стремиться, показывает конкретизированную картину той жизни, которой он должен достичь (с. 20). Предназначение искусства – конкретизация нравственного идеала; оно не столько учит, сколько показывает – держит перед человеком конкретизированный образ его природы и места в мире (там же). Можно тысячи раз повторять, что надо любить людей и помогать им, но куда эффективнее окажется один лишь образ красавца Данко, вырывающего своё пылающее сердце, чтобы осветить людям путь и вывести из тьмы. Искусство – незаменимое средство для передачи нравственного идеала, без помощи искусства этика не выходит за пределы теоретического конструирования (с. 18).
Из множества аспектов действительности произведения искусств выделяют главные, с точки зрения норм сложившейся культуры, вокруг которых и строят своё повествование. Искусство оказывается призмой, через которую человек должен посмотреть на себя, и не просто посмотреть, но и увидеть себя именно таким, стать таким. Не удивительно, что в связи с этим свойством конструирования человека заданного типа искусство со временем берётся на вооружение властью: в какой-то момент искусство становится призвано прививать государственную систему ценностей (Хобсбаум, 2017, с. 283) – в деле управления массами власть нуждалась в искусстве (с. 285).
Хорошей демонстрацией принципа, изложенного Айн Рэнд, являются сказки. Прекрасно известно, что это не просто способ занять детей перед сном, но и инструмент социализации ребёнка, механизм формирования особого восприятия мира (Эльконинова, Эльконин, 2008, с. 16). В сказке заложены основы понимания добра и зла и в целом социальных отношений в сложившемся обществе, выражают значимость принадлежности к группе (Улыбина, 2003, с. 106). Неся в себе следы архаики, прошлых эпох, ритуалов, обрядов и опыт жизнедеятельности многих поколений, сказка транслирует систему ценностей людей минувших эпох. Сказку можно рассматривать как способ передачи знаний о социальной реализации человека (Зинкевич-Евстигнеева, 2006, с. 7); слушая сказки, ребёнок накапливает в глубинах своего бессознательного некий "банк жизненных ситуаций", который может быть активизирован в случае необходимости, или останется в пассиве (с. 12). Или, как сжато сказал Сухомлинский, сказка – это духовные богатства народной культуры, познавая которые, ребёнок познаёт сердцем родной народ (Сухомлинский, 1973, с. 182).