Страница 9 из 16
– Слова льются рекой, Тедди, – сказала она.
Но мне следовало заметить, как дрожит ее голос, как блестят глаза. Не от волнения или радости. Она выглядела так, будто напугана до смерти, и этот страх заставлял ее нервы натягиваться как канаты.
Через две недели Кейси ушла, а я осознал простую истину: что нуждался в ней. Может быть, даже больше, чем она нуждалась во мне.
Глава 4
Тео
Новый Орлеан оказался старым городом и таким же зеленым, как Вегас – коричневым. В апреле стояла достаточно сильная жара, но воздух был пропитан влагой.
Навигатор на моей арендованной машине привел меня к французскому кварталу и клубу Le Chacal. Часы показывали уже почти полдень. Майк сказал, что приедет только в шесть и не даст ни домашнего адреса Кейси, ни какой-либо другой личной информации, пока не встретится со мной лично. Я оценил эту осторожность, хотя она и заставляла меня немного нервничать от нетерпения.
Я поселился в небольшой гостинице на окраине Французского квартала и немного вздремнул, чтобы прийти в себя после бессонной ночи в тесном самолете. Быстро перекусил в кафе, а потом прогулялся взад-вперед по Канал-стрит, изучая прохожих. Каждая проходящая мимо блондинка заставляла мое сердце биться сильнее. Но я так и не встретил Кейси.
Время подползало к шести, когда я вернулся в Le Chacal. Это был маленький неприметный клуб с мультяшным шакалом на розово-зеленой неоновой вывеске над главным входом. Слева располагалась небольшая сцена, перед которой стояли несколько тонких деревянных стульев и столов. Бар находился в дальнем правом углу, где огромный парень с рыжей бородой готовился к вечеру. Основную часть иллюминации составляла подсветка бара. Какая-то джазовая песня лилась из звуковой системы, и несколько клиентов уже сидели, разговаривая и подпевая вполголоса.
Я подошел к стойке.
– Майк Будни?
Здоровяк смерил меня взглядом.
– Ну и что?
Я протянул ему руку.
– Тео Флетчер. Тедди.
Он пожал мне руку, затем с напряженным выражением лица положил обе ладони на барную стойку.
– Зови меня как и все остальные Большой И.
– Конечно.
– А ты не шутил, когда говорил, что быстро доберешься, – заметил он. – И все же я не стану разглашать личную информацию, пока не узнаю всю историю. Не ты ли причина того, что она уехала из Вегаса и каждую ночь до одури напивается?
– Нет, – ответил я. – Это из-за моего брата Джоны. Кейси встречалась с ним, и они были очень близки. Но он все равно…
– Бросил ее?
Черт, одним из плюсов прекращения моей общественной жизни оставалось то, что в течение последних шести месяцев не нужно было никому объяснять нашу ситуацию.
– Он умер, – проговорил я, чувствуя тяжесть в груди.
Большой И кивнул.
– Мне очень жаль, приятель. Но это многое объясняет. Я слышу это в ее песнях, понимаешь?
– Даже не сомневаюсь.
Он потер бороду и вздохнул.
– Пива?
– Конечно.
Бармен откупорил две бутылки чего-то темного и протянул одну мне. Чокнувшись, мы выпили. Я сделал большой глоток холодного, горького эля, словно пытаясь вымыть из своего рта слова о смерти брата.
– Так каков же твой план, Тео?
– Увидеться с ней, – сказал я. – Помочь. Всем, чем смогу.
Большой И продолжал кивать, попивая пиво. Его поведение начинало меня раздражать.
– Послушай, парень, – начал я, – все, что меня сейчас волнует, – в буквальном смысле, единственное, что меня сейчас волнует в этом мире, – это убедиться, что с ней все в порядке. Ты позвонил. Я пришел. А теперь скажи мне, где она.
Здоровяк бросил на меня еще один оценивающий взгляд, допил пиво и поставил бутылку на стол.
– По субботам она играет в Bon-Bon на Баронн-стрит. Тут вокруг полно листовок. Начало представления в девять.
– Спасибо тебе. – Я допил пиво и потянулся за бумажником.
– За мой счет, – объявил бармен и снова протянул руку: – Я рад, что ты здесь, Тео.
Я ответил крепким рукопожатием. Парень искренне беспокоился, и без его телефонного звонка я бы сидел в галерее, извиняясь перед братом в тысячный раз.
– Спасибо за звонок, приятель.
«И за то, что спас мою гребаную жизнь».
Bon-Bon оказался крупнее предыдущего клуба, и гораздо более многолюдным. Я пришел достаточно рано, чтобы занять угловую кабинку на двоих, которую ревниво охранял от вторжения других посетителей. Дважды женщины просились сесть рядом, и дважды я сообщал, что место занято. К тому времени, когда свет наконец потускнел, я содрал и разорвал в клочья этикетку со своей бутылки пива. Из моей кабинки сцену было видно особенно хорошо. Табурет и подставка для микрофона стояли в круге света и ждали.
Стерео музыка умолкла, и разговоры примерно полсотни посетителей тоже прекратились. Все взоры обратились к сцене. А потом она просто вышла. Без объявлений, без представлений. Она появилась с гитарой в руках, и длинные светлые волосы падали, словно спутанный занавес, скрывая большую часть лица.
«Кейси. Черт, детка…»
Я застыл, впиваясь в нее взглядом, высматривая изменения за эти шесть месяцев разлуки.
Она выглядела похудевшей, одетая в гладкие черные кожаные штаны и потрепанный оливковый свитер, слишком большой и поэтому свисающий с одного плеча. Одинокий луч прожектора отражался от ее волос и кожи.
Кейси была пьяна.
Я понял это по тому, как медленно и осторожно она уселась на табурет, настроила микрофон и пару раз прошлась по струнам.
Все вокруг притихли и, казалось, затаили дыхание, когда она наконец поднесла свой рот к микрофону и произнесла своим богатым, немного ослабевшим голосом:
– Привет, я Кейси и собираюсь спеть несколько песен для вас сегодня вечером.
Толпа разразилась аплодисментами, выводя меня из транса. А потом она запела, и я сразу же погрузился в другой.
Этот голос…
Он рассказывал о пробуждении в окружении красоты и покоя. О том, как она открыла глаза после долгого кошмара с громкой музыкой, вечеринками, которые никогда не заканчивались, и маской, которую никогда не смогла бы снять.
Я сидел неподвижно, и лишь открывал глаза, чтобы вновь увидеть ее, либо закрывал их, чтобы лучше услышать слова. Первая песня сменилась другой о поцелуе любимого, который уничтожил все предыдущие поцелуи. Следующая была о ночи, проведенной под звездами. Я будто снова оказался в Большом Бассейне, в походе с друзьями, слушая, как Кейси поет около костра. Что-то изменилось во мне в ту ночь. Какой-то катастрофический излом меня как человека. Именно в ту ночь она погубила меня. Или спасла. Я не знал точно, что именно.
Песня за песней. Я вновь переживал время Кейси с Джоной. Детали, таящиеся в лирике, оставляли эмоции открытыми до мельчайших подробностей. К тому времени, когда в композиции под названием «One Million Moments»[3] здоровье Джоны пошатнулось, я уже крепко сжимал пивную бутылку, почти надеясь, что она разобьется, порежет меня и разрушит чары боли. Остановит прилив чувств от выплеска на поверхность.
Боже, как же она чертовски красива.
Пьяная и взъерошенная, пахнущая страданием и поражением, для меня Кейси была прекрасна. Мне хотелось прорваться к сцене и схватить ее. Унести прочь из этого места и от людей, которые аплодировали горю, о котором она им рассказала. Мне хотелось обнять ее, убедиться, что все это реально, что это не сон, что я действительно сижу в джаз-клубе Нового Орлеана и слушаю Кейси Доусон.
– Это моя последняя песня, – произнесла она, – называется «The Lighthouse».
Кейси заиграла длинное вступление, состоявшее из печальных гармоний. По ходу исполнения они вырождались в целенаправленно диссонирующие ноты, описывая корабль, разваливающийся на части, доска за доской. У Кейси текли слезы, ее голос срывался и срывался, но она ни разу не замолчала. Она прерывисто дышала, как будто пыталась схватить воздух ртом, но не прерывалась. Все это тоже было частью песни, как слова или музыка.
3
«Миллион мгновений», англ.