Страница 10 из 19
Мы ходим и ходим, просим и просим, ничего не получается, и, как всегда в стрессовых случаях, у меня начинаются неприятные шевеления в спине – пока еще слабые, но ощутимые. Я отлично знаю, во что это выльется через неделю-другую, если не принять меры.
И я записываюсь к районному неврологу.
Невролога (кто бы сомневался) опять сменили. На сей раз это задумчивый мужичок с багровым лицом, и я очень надеюсь, что это у него такой нетипичный цвет летнего загара, а не то, на что это похоже.
– На что жалуетесь? – спрашивает невролог. – Раздевайтесь. Повернитесь. Повернитесь. Наклон. Руки вперед. Пальцем до носа. Теперь левой…
Он тычет мне в поясницу и над лопатками.
– Так больно? А так? Хорошо. Наклон. Тут беспокоит? В ногу отдает?
О да, доктор. Еще как беспокоит. И тут, и вот тут, и, что называется, по периметру. И в ногу отдает, как без этого. А плечи так просто узлом завязаны.
– Одевайтесь… Присаживайтесь… – Доктор внимательно разглядывает мое лицо и тянет: – Э-э-э. Да у вас депрессия!..
Ах, нет, доктор. Никакая это не депрессия, это отчаяние! Прекрасное и точное, незаслуженно забытое русское слово. «Депрессия» – это где-то там, за границами нашей реальности. За границей. Там, где порядок и логика. Где, занимаясь от скуки самоедством или случайно загнав себя на работе ради вполне конкретной прибыли, социально защищенные люди идут к психологам за таблеточками от бессонницы, потому что в детстве мама их не любила. А у нас – только «отчаяние», только полная безысходность. И от тебя ничего не зависит. Вообще ничего.
Доктор пялится на меня, изучая; я, изучая, пялюсь на доктора.
– Вам нужно знаете что? – бодро восклицает он, и я приготовляюсь выслушать рецепт. – Красное белье!
– Что, простите?
– Красное белье! – Глаза доктора сияют лихорадочно. – Красный цвет – он дает энергию! Вы не представляете, какой эффект!
Лицо у доктора уже не багровое, а цвета кремлевской стены. Из глубин памяти всплывает фраза «скончался апоплексическим ударом», набранная капслоком. Но тут же отмечаю машинально: это не из книги, это из фильма. Из какого?! Абсурд накатывает большой волной – и накрывает… Опять непроизвольно наворачиваются слезы.
– Вот видите! Вы уже и плачете! – сияет доктор. – Самая настоящая депрессия! – В голосе его – торжество. – Красное белье! Поверьте! Вы не пожалеете!!!
И я ухожу. Даже забываю выписать направление на уколы.
Помощь, как это часто бывает, приходит откуда не ждали.
Один из наших постоянных авторов просматривает верстку и проверяет правку, пока я в другом конце комнаты жалуюсь коллегам на жизнь. Не сказать чтобы я кричала, но помещеньице после последнего переезда у нас крошечное, и он все слышит.
Он лауреат или как минимум финалист всех наших литературных премий и пары ненаших. Переведен на европейские языки и на китайский. У него тиражи и почет. Только я редактировала четыре его книги – а сколько их всего, я не помню. Про него говорят – «прижизненный классик» (не без иронии, но и не одной иронии ради). Характер у него, по общему разумению, довольно скверный, с редакторами – приличная случаю дистанция. Мне бы и в голову не пришло обратиться к такому человеку.
Тут я, собственно, опять не помню, как все происходит. Видимо, слишком велико удивление от происходящего. Вот наш классик откладывает верстку и невзначай интересуется, в чем, собственно, проблема, а вот он уже звонит по телефону какому-то Петру Евгеньичу и бубнит в трубку, обрисовывая Ванькину историю. А я переминаюсь неподалеку и ловлю себя на мысли, что классик помогает нам вовсе не из человеколюбия, а просто из спортивного интереса: получится или нет? На его обычно скучающем лице читается любопытство и азарт. Этот наш классик – он писатель-реалист. Ему нравится коллекционировать такие вот неладно скроенные сюжеты и наблюдать за персонажами внутри них… Я думаю так, и мне становится ужасно стыдно. Человек помогает – без корысти и уговоров, хотя его не просили, а я вместо благодарности стою и думаю про него всякие гадости… Да не все ли равно, зачем он это делает?! Главное сейчас – Ванька.
На следующий день мы всей семьей едем куда-то в центр, в одну из тех многочисленных, немного зловещих промзон, которые лепятся обычно около любого московского вокзала. В таком месте обязательно встретишь остов ржавого какого-нибудь жигуленка, трансформаторную будку в граффити, старые скрипучие ворота, запертые на висячий замок, и стаю бродячих собак; и обязательно будет ветер, он поволочет вдоль дороги, по которой ты шагаешь, ошметок пожелтевшей газеты или драный пакет; а дорога, конечно, окажется вся в колдобинах, или ее будут копать, или поперек растечется вонючая лужа в бензиновых радугах… Я сейчас не помню этого места и даже не помню, у какого оно было вокзала – может, у Курского, а может, у Савеловского, – но перед глазами так и стоят та изорванная газета и те ворота на цепи. Да и это, не исключено, запомнилось вовсе не с натуры, а вытянуто из какого-нибудь текста или киношки…
Итак, ворота. Скрипели они или нет – неважно. Но за ними обнаружился аккуратный двухэтажный домик, облагороженный евровагонкой, сияющий белоснежными пластиковыми рамами, и внутри этого домика тоже все оказалось сияющее и светлое, как в какой-нибудь модной парикмахерской.
Из домика Ванька вышел «ведущим специалистом» небольшой частной нефтеперерабатывающей компании.
На обратном пути, когда мы уже тряслись в метро (дороги назад я, разумеется, на радостях не запомнила), меня опять нагнала и накрыла волна абсурда. Нет, ну только подумать: ведущий специалист! По нефти!
Если бы я увидела такое у кого-нибудь в тексте, я бы ругалась – еще как! И привела бы сотню аргументов, почему эту историю читатели ни за что не примут на веру. А сейчас сама оказалась в положении авторов, которые за годы практики сколько раз клялись мне: да ведь в жизни-то, в жизни так оно и бъло! Но я в ответ лишь замечала скептически: книга потому и не жизнь, что обязана быть внутри себя логичной и правдоподобной – и просила переделать сомнительное место.
Впрочем, уже через несколько часов мне представилась возможность оценить на практике, чем редактор отличается от адвоката. Адвокат, если бумага заполнена по всем правилам, легко принимает ее на веру и даже вопросов не задает.
Вот и наш Илья Валерьевич принял Ванькино трудоустройство как факт. Сказал только, приподняв бровь:
– Ну вы, блин, даете!
Это тоже было из фильма.
Глава 8
Сейчас, по прошествии лет, это все ужасно смешно. Такой домашний мем – как Ванька был ведущим специалистом по нефти.
«Нет, ну ты помнишь, какие у него были глаза, помнишь?» – спрашивает Андрей, подразумевая нашего Илью Валерьевича, и я подхватываю: «Кому рассказать – не поверят!» И мы веселимся.
Но тогда – тогда смешно не было. А просто очень странно. И ощущение, будто случайно обыграл уличного мошенника в наперстки. Помню, мы добрались до дома совершенно обалдевшие, принесли какой-то вафельный торт (который свекровь категорически не одобрила, потому что она у нас ЗОЖ), до вечера долго и бестолково шарахались по квартире, собираясь вместе посмотреть какое-нибудь кино на ноутбуке, да так и не выбрали какое. А наутро я не смогла встать.
Спала нормально, ничего вроде не болело, но вот проснулась по будильнику, попыталась выбраться из постели, и с удивлением поняла, что не могу. Спину заело намертво. Чертов же кретин этот невролог с его красным бельем!
До обеда Андрей с сочувствием наблюдал, как я барахтаюсь, будто черепашка, случайно опрокинувшаяся на панцирь, и решаю, звонить в поликлинику или нет. Никакого дополнительного недоброго чуда в моем состоянии не было, а как раз наоборот, все складывалось удивительно логично: вчера на радостях я имела неосторожность расслабиться – и вот. Уж это всегда.