Русский немец

Да, но при затмении-то все собаки выли, и коровы мычали. А нынче всё притихло: сжалось – как перед ударом молнии. Страшновато что-то!..

Нет, ничего я не боюсь. Ну – напрягаюсь, конечно, сверх обычного, и постоянно дрожит внутри какая-то жилка. Но поддаваться страху, паниковать – ясное дело! – не собираюсь. Не дождётесь!

Ведь сказал же Молотов по радио: «Наше дело – правое! И победа будет за нами!..»

…

ГЛАВА 2.

УНЕСЁННЫЕ ВЕТРОМ

…Но я Сибири, Сибири не страшуся,

Сибирь ведь тоже русская земля…

Из песни «Чубчик кучерявый»

(авторы неизвестны;

репертуар Петра Лещенко,

грамзапись 1934 г.).

1. В ожидании неизвестного

Мама пришла домой и говорит: «Нас 13 сентября выселять будут». И руки у неё словно плети повисли. Хотя она уже не плачет: только лихорадочно узлы вяжет да в чемоданы что-то запихивает. А папа сообщает: «Соседнее село уже вывезли – вчера. Солдат туда понагнали, а они всех выселяемых торопили: «Быстрей-быстрей!»»

От таких разговоров не знаешь, куда и укрыться. И решил я к Тео сбегать – повидаться, а, может, и попрощаться. Так и сделал. А у них во дворе тоже – хлопоты и суматоха. Родители Тео даже корову прирезали. Семья-то большая – восемь душ, да все – мал мала меньше. Это у нас в семье детей двое всего, а так (я уже говорил об этом) во многих немецких семьях на селе – по 5-6 малолеток…

Отошли мы с Тео в сторонку. Он мне свеженькую кровяную колбаску притащил – вкуснющая! Аромату – на всё село! Вижу: дружка моего тоже тоска гложет. «А давай, – вдруг предлагает он, – в соседнее село сбегаем! Ну, в то, которое уже выселили». Я охотно соглашаюсь: «Давай!» – говорю.

А тут и Мишка прибежал – грустный какой-то, на себя не похожий. Он-то здесь остаётся, но за нас очень сильно переживает. Родители у него – бакенщики: на реке сигнальные фонари по вечерам зажигают, а по утрам – гасят. Он и плавает лучше нас всех, да и бегает быстрее. А живёт он за селом – на «бакенушке». Избушка у них тоже небольшая – как и у всех нас. Сначала Мишка просопел что-то себе под нос, а затем подошёл ко мне, руку разжал и говорит: «Возьми, Паш! Это – тебе подарок! На память!» Смотрю я: а на руке у него – ножик маленький, перочинный блестит! Так он мне прежде нравился! Я ему, Мишке, за этот ножик и лупу предлагал – в стальной серой оправе, и две патронные гильзы – от охотничьего ружья. Всё бесполезно: ни за что он на обмен не соглашался. И вот теперь… «Спасибо!» – говорю, а у самого в носу что-то пощипывает…

Ну и побежали мы затем в соседнее село – километров за пять от нашего. Дорога-то хорошая, утоптанная, так что и пыли-то на ней немного. Где-то шагом идём – о всякой всячине толкуем, а где-то – и вприпрыжку. На какое-то время, кажется, все беды и горести позади остались. Красота!

Потом обратили внимание: у нашего села вся пшеница собрана и убрана, а у соседей – хлебá в полях в полный рост стоят, и волы с коровами по ним разгуливают, мычат и колосья жуют – объедаются. Людей же не видно – совсем. Ну да: их же выселили – по графику, раньше всех в округе. Ничего себе – «Ordnung» («порядок»)!

Плодовый колхозный сад – весь в яблоках: ветки трещат, некоторые подломились уже. Опять как-то странновато стало. А в низине, у маленькой речки, такие помидоры вымахали в этом году! Большущие, мясистые, сладкие, красивые – как на картинке! Но одна половина поля убрана, а другая – нет. Съели мы с парнями по одной большой помидорине – слаще сахара! Правда, соком забрызгались.

Идём дальше. Вот и село. У домов – бездомные кошки и собаки. Мечутся из стороны в сторону. Кошки мяучат, собаки лают… А тут видим: у одного дома – пять взрослых уже девчонок. Стоят кружком, все какие-то испуганные. Мы – к ним: «Вы чего здесь делаете?» Одна из них – та, что повыше других, отвечает: «Мы студентки – из Ленинградского мединститута. Проходим в Куккусе практику. А сюда нас райком комсомола послал – за брошенным скотом ухаживать. Но мы же все – городские! Коров доить и вообще ухаживать за ними не умеем… А вы-то кто, ребята?»

Мы и сказали, а Тео успокоил девушек, пообещав, что он запросто им всё объяснит и даже покажет на деле. Тут же он притащил ведро, миску с водой, тряпочку. Сходили на поле и привели к дому самую смирную корову. Тео подсел к ней под вымя и действительно всё показал: как соски обмывать, как тянуть за них, чтобы молоко лилось. А бурёнка-то радёхонька – стоит как вкопанная. У неё ведь, у неподоенной-то, всё болит. Ей непременно люди нужны – без них не обойтись. Никак! Вот ведь война проклятая что наделала: всем жизнь перевернула!..

Заторопились мы назад – даже яблок здешних не отведали. А они в этом селе какие-то особенные, говорят – из-под Одессы сорта вывезены. «Люстдорфские», что ли?.. Я плохо названия запоминаю…

В памяти так и останется эта картина: дома стоят пустые – жизнь в них кончилась, коровы и быки бродят по неубранному полю – пшеницу поедают. Тео говорит: им нельзя этого позволять – они сытости-то не знают, обожрутся и попередохнут. Жаль, а сделать ничего нельзя!.. Хаос – одним словом!..

2. 13 сентября: выселение

Вот и пришло оно – 13 сентября. И в нашем селе солдаты появились – десятка полтора. Ходят по домам и торопят нас: «Давайте – грузитесь! Да быстрей-быстрей!..» А бабушка Эмилия замешкалась: почему-то лишь сегодня с утра хлебы в печь поставила – как обычно. Надо ведь было раньше с этим управляться: вчера вечером ещё, раз уж такое дело – эвакуация! И вот погрузили мы уже свой скарб на бричку, а у бабушки хлеб ещё не готов – не допёкся. Тут и солдат пристал – настырный такой, сапогом стучит в дверь. «Давай, – говорит, – бабка, пошевеливайся! Выходи – нечего больше ждать!» Но бабушка наша – молодец: не испугалась, даже не смутилась. Достала она из печи два полусырых каравая, положила их себе в суму, а два других – так в печи и оставила. «Поешьте, солдатики, – говорит, – когда вернётесь!»

И председатель нашего сельсовета, Давид Рот, – тоже молодец: он накануне все дома выселяемых обошёл, советы давал: «Режьте быстрее весь скот, какой сможете, и делайте копчёности – на дорогу. Там, на новых местах, неизвестно что будет. Пропадём – если сами о себе не позаботимся». Вообще-то он, Давид, – человек симпатичный: весёлый, черноусый, поёт хорошо и на аккордеоне играет. Но с чего это он взял, что мы «пропадём»?!

Вот папа наш: всё имущество по акту сдал (кроме мебели и книг, их на чердак к русским соседям унесли – у нас места нет). И обещают на новом месте всё по этому акту возместить. Многие и скот сдали: его тоже там, куда приедем, по акту вернут. Советская власть – она ведь справедливая, надёжная. Всегда выполняет свои обещания. Разве не так?..

Кое-кто, впрочем (как родители Тео, например, да и многие другие) до самого конца не верили, что их выселят. Всё надеялись, что «власти разберутся, поймут ошибку» – и в последний момент всё отменят: ведь нет же у нас никаких «шпионов и диверсантов»! И только когда уж солдаты появились, тут они суматошно забегали – и давай в спешке всё, что под руку попадёт, в узлы и тюки собирать…

А я между тем стою во дворе нашего дома и с грустью смотрю на тыквы, которые сам вырастил: огромные, оранжевые – красота!.. И вдруг на меня снова «накатило»: вижу, будто стою на берегу какой-то реки – могучей, быстрой. Она – не ленивая, как Волга, а огромно-упругая, широченная. На противоположном берегу – диковинные деревья (у нас-то лесов нет, так что названий этих деревьев я не знаю). Вода сильно тот берег подмыла, и внезапно целый огромный его кусок в реку обваливается – рушится с треском и грохотом. Бух!.. Бам!.. И «видение» уходит…

К таким штукам я уже приспособился: это – мгновение из будущего. Ни понять его, ни как-то с пользой для себя применить – нельзя. Но когда это мгновение происходит в действительности, я его узнаю. В моей памяти хранится около десятка подобных «видений». А сбылись пока лишь два. Хотя, как говорится, ещё не вечер: не такой уж я и старый…