Схватка

Никто не вышел. Страх перед Большой имперской печатью был таков, что мне поверили и без подробного освидетельствования указа. Сейчас я, положив в карман печать Коронного совета и имея незаполненные, но проштемпелеванные Большой печатью листы, был истинной верховной властью Санкструма, и ощущение это, сродни опьянению, слегка кружило мне голову. Сотни лихорадочно блестящих глаз скрестились на мне. Простые, Великие и Умеренные смотрели молча. Ждали других моих слов. Оружие было у них под рукой. Достаточно одной неумной, сказанной вгорячах фразы — и начнется всеобщая свалка. Особенно опасны Простые, их слишком много и они готовы напасть… И пока их предводителя лучше не трогать.

— Герцог и председатель фракции Простых Таренкс Аджи, пытавшийся сегодня отстранить меня от власти, был, очевидно, введен в глубокое заблуждение некими силами. Силы эти оклеветали меня перед герцогом. Я не держу на него зла и не стану преследовать за сегодняшний его проступок. Я его прощаю. Пусть услышат все — я его прощаю! Однако прошу его впредь воздержаться от подобных эскапад… В следующий раз я не буду столь милосерден и обрушу на голову Аджи всю мощь Санкструма.

Площадь зашумела, но не было в криках огня, понуждающего к драке. Я облегченно вздохнул: атакующий порыв временно удалось погасить.

Пусть Аджи приходит… когда вставит себе новые зубы. Я буду готов его встретить. Пусть выбирают на балу Хэвилфрая… я превращу его в марионетку. А пока будут выбирать, судить да рядить — я окончательно укреплюсь во власти, в том числе — путем быстрого приращения регулярной армии дезертирами лимеса.

Внезапно сквозь толпу — легок на помине! — пробился принц Хэвилфрай. За ним поспешал Одди Кронкер. Были они два сапога пара — оба с суровыми, исчерканными лицами. Только Хэфилфрай был выше и несколько тоньше в плечах.

Голос его, преувеличенно громкий, раскатился над эспланадой:

— Внимания! Согласно благородному дуэльному кодексу Санкструма, я, благородный принц Хэфилфрай Растар, вызвавший на дуэль герцога Торнхелла, передаю право на поединок Одди Кронкеру, благородному герцогу, чья женщина была оскорблена Торнхеллом несколько дней назад!

Кронкер ступил вперед:

— Глубокочтимый Торнхелл — собачий сын! Выродок ослиный, ишака и лошади отродье! Послед змеиный подколодный! Жаба сучья развратная! Гнида облезлая черная!

У-у-у… как весело. Не соблюдает он тонкостей политеса. Оскорбляет прилюдно, перед благородным собранием оскорбляет… Мстит за свое унижение и так громко и скверно оскорбляет, чтобы в этот раз я не смог ну никак отказаться от дуэли… Нет, конечно же — я не смогу его арестовать, чудовищно пострадает моя репутация. А почему Хэфилфрай передает право дуэли бретеру? Ах да, бал — вот-вот, нужно готовиться к борьбе за власть, да и Кронкер, очевидно, все-таки лучше владеет шпагой, чтобы меня сразу приколоть. Иными словами, фракция Простых повторно санкционирует мое убийство. Беда, однако, в том, что я до сих пор не придумал, как именно мне выжить на этой дуэли…

Оскорбления герцога иссякли, он тяжело перевел дух.

— Господин Кронкер, вы закончили?

— Дерьмо собачье! Парша ходячая! Твоя мать была шлюхой в порту, а отец жрал слизняков и бородавчатых жаб!

Я безразлично пожал плечами:

— Господин Кронкер, очевидно, в меру своего скудного ума стремится оскорбить верховную власть Санкструма… Но господин архканцлер выше оскорблений. Однако, принимая во внимание плачевное состояние ума герцога Кронкера, и уважая дуэльный кодекс Санкструма, я принимаю, разумеется, вызов. Когда состоится дуэль?

— Через неделю и четыре дня! — запальчиво воскликнул Кронкер.

Прекрасно. Кто бы научил меня за это время виртуозно владеть шпагой?

Я сказал громко:

— Значит, через неделю и четыре дня я убью герцога Одди Кронкера. Я сам выберу место дуэли, Кронкер. Ты согласен?

Он не возражал.

Тут я заметил кое-что еще: Кронкер был левшой. Беда. Противостоять левше в шпажном поединке нелегко даже мастеру.

Глава 37-38

Глава тридцать седьмая

Толпа начала рассасываться сразу после того, как я подписал себе смертный приговор, согласившись на поединок. День, обещавший крушение Торнхелла, обернулся поражением Простых, удивлением Великих и изумлением Умеренных. Для большинства из членов фракций шоу завершилось.

Но не для меня.

Для меня важный день только начался.

У Бришера хватило смекалки привести Маорая через переходы Варлойна, и не заводить его через эспланаду и главный вход во дворец. Тем не менее, за полусотней Алых все равно увязалось около двадцати Умеренных — ближайших соратников Маорая. И я подозревал, что после допроса их станет больше, так как весть об аресте распространится до самых потайных уголков дворца. По моему приказу Алые вытеснили всех придворных из имперской части дворца. И тут сразу стало гулко, как в бочке, откуда извлекли всех тухлых сельдей.

Маорая не связали, просто держали под руки двое Алых. Пучеглазый властоимец имел ошеломленно-озлобленный вид. Не ожидал столь быстрого падения. Тряс бычьей головой, раздувал ноздри, пучил глаза. Позолота его одежд припала пылью.

Приняв от Бришера указ об аресте, я поманил предводителя Умеренных в имперскую опочивальню.

Он тряхнул головой, взгляд стал осознанным.

— По какому… — заревел обычную песню властных арестантов. Затем увидел Шутейника и рыкнул в его сторону: — Скоморох в камышах! — Увидел Атли и рявкнул: — Прыгучка липучая! — Обернулся к Бришеру, вывернув шею с огромной набрякшей веной: — Бородой утрешься! Казню! Казню! Все, все у меня…

Как видно, он посчитал, что все мои люди (и нелюди) причастны к ужасному заговору против его персоны.

В какой-то мере так оно и было.

По моему знаку его завели в предпокой и отпустили. Алые вышли, захлопнули двери. Мы с Маораем остались наедине.

Он был ошеломлен. Стоял, отдуваясь, как вытолкнутый на арену для корриды бык. Разглядывал мраморный постамент с имперской печатью.

Я бросил указ об аресте ему под ноги.

Коррида, как известно, делится на три терции-испытания. Сейчас была первая, терция пик. Быка дразнят. А Маорай был именно тупым, не слишком рассуждающим быком, способным поддеть на рога кого угодно. Люди вроде него понимают только давление силы — и ничего более. Это тупые, агрессивные животные, как правило, безудержно алчные, живущие ради насилия и власти и, конечно же, золота, которое они копят в течении всей жизни, копят просто потому, что золото, как некий паразит, замещает в их душе все правильные человеческие чувства.

Я впервые общался с Маораем, но уже тот факт, что он санкционировал применение черного мора, говорил о нем сполна. Бесполезно взывать к разуму и совести подобных существ. Давно утратив, удавив в себе человеческий облик, они будут лезть вперед, не считаясь с потерями, лишь бы насилие не касалось их самих.

Но в кармане у меня на случай нежданной атаки лежал кастет — верное средство усмирения зарвавшихся аристократов.

— Зайдите, — повелительно сказал я. — Зайдите сюда, Маорай! — и, не дожидаясь реакции, вошел в опочивальню первым.

После небольшого раздумья бык последовал за мной. Увидел мумию, остановился, вздрогнул, что-то брякнул под нос. Человек, ведавший черным мором, не любил покойников.

На кровати у правой руки мумии лежало два листа с яркими оттисками Большой имперской печати. Маорай прищурился, но я заслонил готовые указы. Тогда он встряхнулся, выпрямился во весь немалый рост. Немного ниже, он был крупнее меня примерно на пятьдесят килограмм.

— По какому праву… — взревел снова с напускным благородством потомственного аристократа, который оказался вдруг наедине с быдлом.

— По праву сильного, — тихо сказал я и он осекся, задышал тяжело, вперил в меня неверящий взгляд: ведь еще утром я, болван неотесанный, тупой, глупый, скулил перед Коронным советом. А потом… — Вы рискнули сунуть свой гнилой пятак в мои дела, — произнес я на понятном этому милому аристократу языке. — Пытались убить. И вы меня разозлили.