Страница 4 из 25
Лишь один взгляд абсолютно отличался от прочих. И тому имелось объяснение! Чуть было не ставший ненужным придворный ткач злобно ухмылялся, бросая косой недобрый взгляд в сторону старика.
Это именно он, придворный ткач, справедливо полагавший, что его ковры – просто разноцветные тряпки по сравнению с коврами Мастера, он отправил состряпанное корявым почерком письмо в Медина-дель-Кампо, на имя Мигуэля Морильо, известного всем и всякому Великому Инквизитору.
Талант Мастера был признан даром Сатаны. Ведь никому не дано было понять, как мог слепой человек изобразить на ткацком станке всю красоту мира. Также никто не взошёл ещё на Эверест, и поэтому горные вершины, пугающие своим величием с ковров Мастера, были названы порогом преисподней. А таинственные звери с карманами на животах прыгали в далёком тропическом буше ещё не открытого южного континента, который на картах обозначался как земля огня и попугаев, впрочем, к этому рукой посла-иезуита было ясно дописано: «Никто никогда не бывал на этой земле, поэтому мы ничего о ней не знаем». И это была не единственная ещё не открытая земля.
Старика сожгли на костре жарким августовским вечером. И толпа, наблюдавшая за этим актом веры, плевала в сторону корчащейся в огне фигуры – ведь никто из них так и не увидел шедевров Мастера. Лишь часть из его творений сумел утаить от инквизиторов тот самый гранд, который иногда запирался теперь в своей комнате, подолгу разглядывая невероятные картины, вытканные Мастером.
Объятый пламенем, сгорал завернутый в один из своих ковров Мастер. На его место в костре времени рождался пятнадцатый век. А утром, после ночного дождя, размывшего по площади пепелище, кто-то из стражников нашёл обрывок ткани: прекрасная в своём величии и раздувающая паруса, словно волосы красавицы по ветру, каравелла с названием «Санта-Мария» на борту купалась в лучах лунного света.
Ведь всё исчезает, но что-то остается после…
♀ Тигр, о тигр!
Чумной Доктор стоял на улице за окном, небрежно облокотившись на подоконник, и с любопытством осматривал комнату. Кажется, осматривал. Что-либо определенное сказать было трудно, – стеклянные вставки в маске были мутны и надежно скрывали глаза.
– Ну, как здоровье? – спросил он.
Голос звучал глухо, резонируя в пазухах огромного клюва. Терпко пахло чесноком и травами и чуть тянуло сладковатым запахом тления.
Она пожала плечами, не отрываясь от гобелена:
– Вроде бы никаких симптомов.
– Вроде бы или никаких? – уточнил Доктор. Она снова повела плечами, на этот раз молча.
Доктор повторил ее движение, словно запоминая.
– А в городе еще пятеро этой ночью умерли, – как бы между прочим сказал он.
Она рассеянно кивнула.
– Тебя не интересует, кто это? – Доктор наклонил голову набок, словно огромная диковинная птица.
– Не знаю, – тихо ответила она. – Не знаю. Когда-то мне было интересно… хотя нет, «интересно» не то слово, оно слишком легкое и поверхностное… совершенно не такое, каким должно быть… Когда-то я хотела знать, кто умер на этот раз…
– А теперь? – заинтересованно спросил Доктор.
– А теперь какая разница? Мы все рано или поздно умрем.
Судя по звуку, который донесся из-под маски, Доктор хмыкнул.
Она же лишь ниже склонилась к гобелену, подбирая нужный оттенок нити.
– Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? – спросил он.
Она повернулась к нему:
– Простите?
– Почему ты никогда не приглашаешь меня зайти? – повторил он, практически перегнувшись через подоконник. – Все жители города рады меня видеть. Они зовут выпить с ними чашечку травяного настоя, послушать их дыхание, да даже просто посидеть и поболтать. Но только не ты. Ты всегда разговариваешь со мной через окно.
– Потому что вы всегда подходите со стороны окна.
– Я делаю это с тех пор, как ты не впустила меня в дверь.
– Послушайте… – она откинулась назад, на спинку стула, и пристально посмотрела в круглые птичьи глаза. – Я здорова, а кроме меня, тут больше никого нет. Зачем вас пускать сюда? И тем более, приглашать?
– Из обычной человеческой вежливости, – пожал плечами Доктор.
– Из обычной человеческой вежливости мы когда-то впустили нищего, и посмотрите теперь, – она обвела рукой улицу.
Чумной Доктор оглянулся.
Ветер гонял по безлюдной улице перекати-поле. Видимо, занесло из пустыни, которая простиралась сразу же за городскими воротами. У стены было свалено в кучу какое-то тряпье, наверное, пытались убраться в доме кого-то из умерших, да так и не успели. Худая собака опасливо протрусила мимо, шарахнувшись от Доктора и оскалив зубы на кучу тряпья. Видимо, почуяла мертвеца.
– И над всем безраздельно воцарились Мрак, Гибель и Красная Смерть…[1] – тихо пробормотали за спиной Доктора. Его передернуло и чуть не отшвырнуло от подоконника.
Когда Доктор повернулся обратно, она снова склонилась над гобеленом.
– Зачем ты это делаешь? – спросил он.
– Уличному театру не хватает занавеса.
– Уличному театру не хватает актера, зрителей, пьесы, в конце концов, – судя по голосу, под маской ухмыльнулись. – Поверь мне, занавес самая меньшая из его проблем.
– Тем более нужно начинать с меньшей из проблем.
– Зачем? Зачем оно нужно? Город умирает. Ему осталось от силы несколько месяцев, ну хорошо, год. Но он умрет. О нем все забыли – и не вспомнят уже никогда. Зачем тебе это все нужно?
– Не знаю, – она снова пожала плечами. – Но ведь оно есть. Оно было, есть и будет всегда. А значит – оно нужно.
– Это – твое лекарство?
– Что?
– Это – твое лекарство? Поэтому ты не заболела, да?
– Не знаю. Правда, не знаю.
– Искусство, – пожал плечами он. – Пффф… Право слово, какая глупость. Но дело твое, я не настаиваю.
– Приходите ко мне на представление, – она подняла голову от гобелена и взглянула прямо в стеклянные линзы. – Приходите. Я приглашаю.
– Ну как я могу отказаться от приглашения, – Доктор преувеличенно галантно поклонился. – На сем прощаюсь с вами. До встречи.
Он развернулся и пошел прочь.
Она посмотрела ему вслед. Высокая, худая, вся какая-то нечеловеческая фигура в плотно облегающем тело провощенном плаще, словно сгибаясь под весом клювообразной маски, ковыляла вниз по пустынной улице. Собака скалила вслед желтые гнилые зубы. Фигура, не оборачиваясь, погрозила собаке пальцем. Собака заскулила, поджала хвост и на брюхе уползла в какую-то щель под домом.
Она вздохнула и вернулась к гобелену.
Всю ночь дул восточный ветер. И сейчас песок, что он принес из пустыни, был везде: хрустел под ногами, скрипел на зубах, царапался под веками. Вся площадь была покрыта мелким, вездесущим песком. И он, как только в городе умрет последний человек, с утроенными усилиями кинется завоевывать освободившуюся территорию.
Самое сложное было развесить гобелен. Она не рассчитала сил, и он оказался слишком тяжел для нее. Поэтому пришлось провозиться целый час, а не пятнадцать минут, как она предполагала еще вчера.
Но все равно, даже и через этот час, площадь была пуста и безлюдна. «Может быть, за ночь умерли и все остальные?» – мелькнула у нее мысль, но она быстро отогнала ее. Нет, нет. Так не может быть. Не может быть, чтобы она так глупо… не успела.
Старая пластинка на патефоне, хрипя и повизгивая, заиграла совсем древнюю, полузабытую мелодию. «Интересно – а сколько в этом городе не слышали музыки? Не думали о музыке вообще?» – снова мелькнула у нее мысль. Но и эту она тоже изгнала прочь. Не время, не сейчас. Потом. Если… если будет это «потом».
Она закрыла глаза.
Будь что будет.
1
Э. По. «Маска Красной Смерти».
2
У. Блейк. «Тигр».