Страница 14 из 32
- Отоспалась, странница? Чай, о мешке своем беспокоишься? Не беспокойся, у меня мешок, ни порошинки не пропадет... Ну, пшено, брысь отсюда! - цыкнул он на внуков, потом, подождав, пока стихнет топот босых ножек, показал на дубовое бревно, от которого был отпилен кусок для обелиска: - Садитесь, товарищи женщины.
И когда они сели, добавил тоном, по которому стало ясно, что он привык и умел командовать:
- Мы с Матреной - члены партии. Садись и докладывай нам все по полной форме.
Муся принялась рассказывать историю скитаний, а Рубцовы слушали и сочувственно кивали головой. Когда девушка честно поведала им о спорах с покойным из-за того, что стоит ли нести сокровище и не лучше ли его зарыть в укромном месте до возвращения Советской Армии, и дальше описала, как, по настоянию ее спутника, шли они, сторонясь людей, через лесные чащи, затрудняя и замедляя тем самым свой путь, Игнат Рубцов, усмехнувшись, перебил:
- Вот и сразу видать, кто из вас когда родился... Что ж, по первому делу он прав. В военное время гайка и та не должна на дороге валяться. А тут такое сокровище! Да за него сейчас столько оружия купить можно! А ты зарыть... А по второму делу дал промашку старик. Ты права: советского человека и в немецком тылу обходить нельзя. Наш человек в честном деле всегда помощник... Ну, говори, говори, перебил я тебя...
А когда рассказ девушки дошел до того, как, утопая в болоте, Митрофан Ильич сначала привязал к протянутой ему жерди мешок, старый балтиец победно поглядел на собеседницу, будто речь шла о его собственном подвиге:
- Вот оно как у нас! - И обратился к снохе: - Расскажи о нем своим телятницам да дояркам - пусть знают, как социалистическую-то собственность блюсти. - Рубцов задумчиво пошевелил в костре железный прут. - Да, хорош дядька был! Только вот напрасно людей чурался... Это зря. Должно, с царских времен дрожжи еще бродили. Тогда только тот и жил, кто зубы умел скалить. Один человек, красавицы мои, - дерево в поле. Чем оно выше поднялось, тем скорее его ветер повалит. А колхоз - бор. Част бор - любой шквал остановит, любая буря его облетает...
Он встал, вынул из костра зардевшийся на конце прут и принялся оканчивать на грани обелиска слово "социализм". Потом, когда железо опять посинело и из-под него перестал виться острый дымок, Игнат выпрямился и вздохнул:
- Ну что ж, красавица, отдохни тут у нас малость, на молочке отпейся, а там дадим тебе верного напарника - да и в путь. Старику твоему слово дано как можно скорее ценности советской власти доставить.
Муся невольно прижалась к Матрене Никитичне. Как! Неужели опять в этот страшный путь, опять чувствовать себя не человеком, а травимым зверем, спать вполглаза, быть вечно настороже?..
- А может быть, война скоро кончится?
- Нет, конца не видать. Далеко до него. Не настал, видно, еще наш денек, - вздохнул Игнат Рубцов.
- И когда он только наступит? - с тоской проговорила Матрена Никитична. - Как подумаю, что они уже за рекой и еще чьи-то поля топчут, чьи-то дома жгут... Что же мы их пускаем-то, что ж это армия-то делает?.. Подумать страшно, сколько земли, сколько людей наших под ним!..
Часто задышав, она закусила губу и отвернулась.
Снова сунув в костер железный прут и задумчиво глядя на то, как перебегают искры по синей окалине нагревающегося металла, Рубцов забасил:
- Был я в прошлом году на Октябрьскую в гостях у шефов наших на паровозоремонтном заводе. Видел, как там в одном цехе из стали здоровенную пружину для паровозных рессор гнули. Добела брусок раскалят и завивают. Если сталь хороша - чем больше пружину гнуть, тем прочнее она, тем больше в ней силы. И такую мощь она в конце-концов набирает, что паровозище - вон он какой, а она его держит. А уж если ей разогнуться дать - все кругом разнесет.
- То пружина... Ты это, папаня, к чему?
- А все к тому: чем больше я о войне думаю, тем больше мне та пружина вспоминается. Вот Наполеон нас жал, гнул, мы сжимались, сжимались, а как разжались, от Наполеона одна вонь пошла. Вот и думка у меня о пружине, чую я в отходе нашем великую хитрость и победу нашу вижу. С боями отходим. Кровью исходит враг... Сжимается, сжимается пружина, а разожмется - и нет гитлерии, и от Гитлера грязных порток не сыщешь. Вон у нас какие люди! Игнат показал корявым пальцем на незаконченную надпись на обелиске. - Вот погодите... помяните мои слова... разогнется пружина, и полетят фашисты от нас, уж так полетят! Только вопрос - будет ли кому лететь-то? Уцелеет ли кто из них?
- Скорей, скорей бы! - воскликнула Муся.
Слова колхозного коммуниста как-то по-новому осветили для девушки страшные картины: горящий родной город, трупы на дорогах, уничтоженные деревни...
- А может, еще союзники хоть сколько-нибудь подсобят, - сказала Матрена Никитична. - До победы воевать обещали.
- Обещали! Да знаешь ли ты, кто они такие есть, господа чемберлены всякие?.. Ага, не знаешь, а я знаю, я с восемнадцатого года помню, какие они мне друзья. - Рубцов хлопнул себя по хромой ноге: - Вот они мне памятку на всю жизнь под Мурманском подарили! Нет уж, сношка, туда не гляди. Рук своих не жалей, вот на что у нас надежда - на руки на наши да на большевистскую партию. Больше никто не спасет: ни бог, ни царь и не герой.
Рубцов набил трубку и закусил ее желтым, крепким зубом. Потом занялся выжиганием и молчал, пока не окончил дела. Тогда он отложил железный прут, раскидал костер и, довольно посмотрев на законченный обелиск, сказал:
- Ну, заболтался я с вами. Прощай, красавица, отдыхай тут да о пути подумывай.
Прихрамывая, он с молодым проворством сбежал по склону на дно оврага и скрылся в кустах. В скоре до нее донесся его рокочущий бас, по интонациям и выражениям угадывалось, что председатель кого-то распекает.
- Опять идти... - с тоской сказала Муся, поглядывая на еще курившуюся дымкой гарь раскиданного костра.
- И когда все это кончится? - отозвалась Матрен? Никитична, аккуратно затаптывая каждую дымящуюся уголинку. - Ведь как жили, как жили!.. А сейчас я как подумаю, что мой, может быть, уже лежит где-нибудь на земле мертвый, солнце его печет, ворон над ним кружит мух с него согнать и глаза ему закрыть некому, - этому Гитлеру горло б зубами перегрызла!