«Дама в черной перчатке» и другие пьесы

Поэт:И своею улыбью,Как сладкою зыбью,Укачаешь тоску и подавишь вздох,И людям по жилам холодную, рыбьюКровь растечешь ты, назначенный Бог!Рассказать, что наше счастье великоеДалеко, но что есть оно там, – пустяки!Я и сам бы сумел так, мечтая и хныкая,Отодвинуть на сутки зловещие хрусты руки.Я и сам, завернувшись в надежды, как в свитер верблюжий,Укачаясь зимою в молитвах в весну,Сколько раз вылезал из намыленной петли наружу,Сколько раз не вспугнул я курком тишину!Но если наш мир для нас был создан,Что за радость, что на́ небе лучше, чем здесь!Что ж? Поставить твой палец, чтоб звал между звезд он:«Уставший! Голубчик! Ты на́ небо влезь!»Ведь если не знаешь: к чему этот бренный,Купленный у вечности на вырез арбуз,Если наш шар – это лишь у вселеннойНа спине бубновый туз —К чему же тебя выпускать на волю?Зачем же тебя на просторы пролить?Ведь, город из поля воздвигнувший, полемГород не смеет обратно манить!Сиди, неудачный, в лачуге темной,Ты, вычеканенный на нас, как на металле монет,Ты такой же смешной и никчемный,Как я – последний поэт!!!Сиди же здесь, жуткий, тишинойЗачумленный,Глотай молитвы в раскрытую пасть,Покуда наш мйр, тобойПропыленный,Не посмеет тебя проклясть!

Стремительно выбегает из очень высокого, черного с золотом, и бурно падает громыхающий, слетающий занавес.

Действие третье

Сразу запахло в воздухе листвой, заиграла музыка, и, как легкие облака, проплывает в сторону занавес, и… Поле как таковое. Самая убедительная весна. Медленно и нелепо проходит, в широкой шляпе, с галстуком широким бантом, прохожий юноша.

Юноша:Там, где лес спускается до воды,Чтоб напиться, и в воду кидает теней окурки,Как убедительны пронзительные доводыИзнемогающей небесной лазурки!И хочется солнцу кричать мне: «Великий, дыши,Истоптавший огнями провалы в небесах,Где ночью планеты, как будто выкидыши,Неочертаны в наших зрачках!»А грозе проорем: «Небеса не мочи,Не струйся из туч в эту сочную ночь!»Потому что корчиться в падучей немочиЭтим молниям сверким невмочь!Потому что к небу обратиться нам не с чем,Потому что вылегли слова от печали, как градом хлеб,И любовью, как пеною жизни, мы плещемВ крутые берега безответных молеб!

И уходит, за прилеском исчезает, тает… А откуда-то очень осторожно в лакированных туфлях, прыгая, как заинька, с кочки на кочку, с комочка на камушек, пробирается между луж поэт. Подмок, городской, попрыгает, попрыгает, да и плюхнется в воду, и весьма неодобрительно отряхивается. Не нравится ему все это, да что поделать. Прыгай, скачи, городской беглец. Допрыгаешься.

Поэт:Там огромную пашню мрака и крикаПрозвякало сталью лунных лопат,И сердце весенне стучит мое дико,Словно топот любовных земных кавалькад.И в сетку широт и градусов схваченныйДетский мячик земли, вдруг наморщившей почву, как лоб,И напрасно, как будто мудрец раскоряченный,Жертву взоров на небо вознес телескоп!И над лунью пригородного мягкого кителя,И над блестящей шоссейной чешуйкой плотвыТихо треплется в воздухе купол Спасителя,Как огромная папильотка жирной Москвы.За табуном дачек, где горбы верблюжьиСмешных и ненужных бугров,Где торчит тупое оружьеТелеграфных присевших столбов,Там весна ощупывает голубыми ручьями,Страстнея и задыхаясь, тело земли,И зеленое «Христос Воскресе» листамиЛеса́К небесамВозвели!И скоро в черной краюхе по́ляЧервями зелень закопошится и взлягутШирокие уши лопухов, безволя,На красные глаза осовеющих ягод.И там, где небо разошлось во все стороны,В ночнеющем прорыве крутых облаков,Сумрак нескоро промашет полетами ворона,А луна ли вскопнет этот сумрак сохою клыков.И я – поэт – веснею плоско,Прорастая грибами растущих поэм,И в темном лесу мой отвечный тезкаПесни сбивает в лиловеющий крем.Ну, что же?! Так значит: литьсяИ литься,Истекая стихами, как светом луна,И с кем-нибудь надобно мне полюбиться,И нужно кавычками сцапать «она!».И вот у гроба! И, словно на лоб нули,Полезли глаза, в которых ржавеет карью боль.Когда все пути от странствий набухли и лопнули,Пусть и сердце течет, как моя водяная мозоль.Мйр, раненый скукой моею навылет,Оскаля березовый просек во тьму,До конца безнадежно и вычурно вылитВ лохань этих букв вековых «почему».

Из-за дач выходит девушка. Развинченной походкой напоминает босоножку она. И руки, как босоножки. Знает, что профиль у нее интереснее фаса, и все время держится в профиль ко всему. Взгляд ее расплывается в весеннем просторе, как чернила на промокательной бумаге. И, увидя поэта, делает большую кляксу. Большую черную кляксу.

Девушка:О чем грустнеете? Посмотрите: как в тостеСталкиваются фужеры, эти ветки стучат!Поэтичную грусть на взвей-ветер бросьте,Улыбнитесь на пляску веселых звучат!Поэт:В городе, богатом стуком и мучью,Где в улицах серьги фонарей висят,Где залив моря, точно грудь проститучья,Вываливается из корсета камнистых громад,И на этих грудях прыщами желтеет пена,А утесы жмут морскую ладонь,И витрины глотают пастью бессменной,Как в цирке факиры, рекламный огонь,Где город перебросил на ленте бульваров суму,Незримую даже и мне – поэту,Там видал я его, застывшего ни к чему,Считавшего минуты, как нищий монеты.Он привычным лицом улыбнулся мне,Сознался навыклым тоном в обидах,И вот я беспомощен и снова веснеОтдаю свой мечтательный пламенный выдох!