Вокзал Техас – Луизиана

– Моргнул, ты уже вернулся?

– Ну не так же быстро, братишка. Подожди немного, и я вернусь…

Глава 2. Братья

2003 год, Новый Орлеан, штат Луизиана

Вернувшись из психиатрической лечебницы наполовину сломленным человеком, Твен жил один в маленькой квартирке на окраине города. Приступы иногда возвращались, но не такие сильные, как до лечения. Раньше он не понимал, что делает, куда ходит, с кем разговаривает. Он совершал странные поступки, о которых потом не помнил. Несколько лет назад было совсем тяжко. Он часто пропадал на пару-тройку дней и не знал, как потом вновь оказывался дома.

Тогда брат и положил его в больницу, точнее, психушку – так правильнее, и Твену поставили диагноз: шизофрения второй стадии.

– Твен – ши-и-зи-ик, давайте признаемся в этом, – произнёс он сам себе. За три года болезнь чуть поумерила свой пыл, и ему стало легче. – Теперь можно спокойно жить в нашем премилом обществе и чувствовать себя свободно, потому что у многих людей на Земле есть какое-то психическое расстройство. Просто они не знают об этом или знают, но никому не говорят, чтобы не расстраивать себя или родных. Ха-ха!

Твен стоял у окна и думал, что уже давно не писал картины. Он посмотрел на пальцы со всех сторон и понял, что соскучился по ощущениям, когда кисть становилась продолжением руки; по тому запаху краски, который проникает в мозг, заставляя нейроны медленно кружиться в вальсе; по учащённому сердцебиению, когда видишь завершённую картину в первый раз, словно только что родившегося ребёнка. Раньше он много писал – любил это занятие с самого детства. Первую настоящую картину, которую он написал, был портрет матери, которую Твен никогда не видел. Он рисовал её, пытаясь воссоздать общую картину, смотря и запоминая лица чужих, посторонних людей. Когда портрет был закончен и он увидел лицо матери, то долго плакал о потерянной маме и той любви, которую никогда не почувствует.

– Интересно, где сейчас этот портрет? – задумчиво произнёс он. – Я не видел его лет десять, после того как отдал брату. Надо спросить у Марка, может, он знает.

В этот момент в дверь квартиры позвонили, и он пошёл открывать, не зная, кто стоит по ту сторону. В любом случае кто бы это ни был, это новости, изменения в скучной, устоявшейся жизни.

– Марк, братец, я так давно тебя не видел, заходи. Дай я обниму тебя!

Марк не стал сопротивляться, а, наоборот, потянулся к брату, чтобы обнять в ответ. Они не виделись несколько недель, и заметно было, что Твен скучал. Марк по нему тоже, но он не любил ездить к брату, потому что ему не нравились разговоры о прошлом, которые приводили к слезам Твена. Взгляды на жизнь у них были такие разные, а споры случались настолько горячие, что со стороны казалось, что ещё немного и будет драка. Но всё всегда заканчивалось примирением, смехом и поцелуями со стороны Твена.

– Я до твоего прихода стоял и размышлял, что давно не брал в руки краски и кисти. А ещё вспомнил, как нарисовал портрет мамы в детстве.

– Да, именно тогда твой талант художника как раз и проявился. Я помню тот портрет и те эмоции, которые возникли, когда я увидел маму впервые. Она была точно такой, какой была в моём сне. Но я давно не видел этот рисунок. Не знаю, где он может быть, наверное, потерялся…

– Я думаю, он не потерялся. Я думаю, мы его оставили.

– О чём ты говоришь, где оставили?

– Да ты что, Марк, совсем ничего не помнишь? Я лежал в психушке, в которую ты меня запихнул, и то всё помню.

– Ну, не начинай, Твен, я запихнул тебя туда для твоего же блага. Твои приступы становились с каждым днём всё серьёзнее, ты перестал контролировать себя и свои действия. Я боялся, что ты однажды уйдёшь и больше не вернёшься.

– Да, хорошо. Я понял твои мотивы. Может, ты и прав, но ты не лежал там и не знаешь, как это?

– Да, не знаю. Может, просветишь меня? – начал выходить из себя Марк.

– Не нарывайся, хоть ты и тренируешь спортсменов, дать тебе в нос я сумею! – крикнул Твен.

– Извини, брат, покипятился. День сегодня не задался с самого утра, – и тут Марк вспомнил, что оставил женщину в своей квартире, которую не хотел больше видеть.

– Так о чём это я говорил? Да… о портрете нашей матери, который написал. Так вот, я думаю, что мы оставили его в Льюисвилле, в Техасе, когда уезжали оттуда несколько лет назад.

– Не знаю, Твен, мне кажется, мы его брали с собой. Я помню, как положил рисунок в прикроватную тумбочку. А потом… не помню…

– Подожди, Марк, надо хорошенько подумать, это, чёрт побери, важно! – Твен начал судорожно ходить по комнате, вцепившись себе в волосы.

– Успокойся, Твен, успокойся, прошу тебя, это же просто рисунок.

– Ты дурак? Это не рисунок, а портрет нашей матери, понимаешь ты это или нет? Фотографий её у нас нет, свидетелей, кто знал её, у нас нет. Где она – мы не знаем! Жива ли она – мы не знаем! Нашего отца убили в день нашего рождения, и кто убийца – мы не знаем! А ты просишь меня успокоиться?!

 —Твен, братец, тише, тише… Откуда столько мыслей и как давно ты с ними живёшь?

– Достаточно! – Твен сел на диван и посмотрел на потолок. – Я начал размышлять об этом, когда лежал в больнице. Когда мне становилось легче и я не помышлял о самоубийстве, я думал обо всём. О нашем тяжёлом детстве, о матери, об убитом отце. И не понимал одного: почему до сих пор мы не знаем ответов на эти вопросы? Почему, Марк?

– Ну не знаю, я как-то не задавался этим вопросом. А чего тут разгадывать? Отец умер или его убили за что-то, может, в пьяной драке, я не знаю. Мать нас бросила, потому что решила, что не сможет одна воспитывать детей без мужа.

– Нет, тут что-то не то. Я тебе не рассказывал, но когда я однажды сбежал… Помнишь?

– Да, помню, ты бросил меня, как наша мать бросила нас, когда мы только появились на свет.

– Ну, не преувеличивай. Меня не было-то, наверное, месяца два. Так вот, я жил тогда у старика Майкла, я ещё рассказывал про него. Очень умный старик и очень добрый. Он мне много чего наговорил тогда: и про мать нашу, и про отца, и про Уилла Брауна.

– Что рассказывал-то?

– Я сейчас уже не помню, столько лет прошло. Одно у меня тогда сложилось впечатление: что всё непросто там было. Я не придал значения этому, а надо было бы. А ты помнишь тот день, когда Красавчик отомстил за нас Уиллу?

– Конечно, помню, такое не забывается. Всё началось с того, что Уилл меня крепко побил, да и ты вернулся тогда только из больницы. После этого, кажется, у тебя начались приступы.

– Да, после этого…

1985 год, Льюисвилл, штат Техас

…Все приступы Твена начались ещё в раннем детстве, наверное, после того мерзкого случая, когда он подрался с отцом. Подрался, ха-ха, это не то слово. Учитывая, что он был малявкой, а отец – огромным бугаем, борьбой это назвать было сложно. Одним ударом он укладывал мальчишку на землю, пять-четыре-три-два-один, нокаут! Он столько раз бил приёмыша по голове и по почкам, что писать кровью становилось обычным делом. Голова Твена напоминала футбольный мяч – одни шишки и гематомы, которые не успевали проходить, как нарастали новые, словно грибы после дождя. От сотрясений мозга начались непрекращающиеся головные боли. Затем кошмары, которые преследовали Твена каждую ночь. Только в его снах, в отличие от снов Марка, к нему приходила не мать, а пьяный Уилл с кнутом и бил его за просто так, потому что ему было весело. И всегда кричал одно и тоже: «Ты мне не сын и никогда им не станешь, вбей это в свою маленькую пустую голову!» После этого Твен просыпался.

Несколько раз мальчик лежал в больнице, его подлечивали и отпускали к «любимому» папаше. Он просил врачей, умолял, чтобы они дали ещё один денек. Но никто даже слушать не хотел – его не оставляли в больнице, а отправляли домой долечиваться.

– У тебя там братик один, ждёт тебя. Без твоей защиты он долго не продержится, – говорила одна сердобольная медсестра. – Твоя мама не хотела бы, чтобы ты оставлял брата одного, вы друг у друга защита и поддержка. Вы половинки одного целого: когда одному плохо, то и другой страдает.