Расстрелять

- Что с вами? - отпрыгивает генерал.

- Радикулит... зараза... товарищ генерал...

- Что вы! - суетится генерал. - Присядьте!

У Совы все натурально - слезы, хрипы; он входит в роль, станет, перекашивается, его уводят, осторожно сажают, оставляют одного. Когда никого не остается рядом, Сова кротко вздыхает, рывком расстегивает ворот и, прислоиившись к стене, закатив глаза, говорит с чувством: "Ну, задолбали!" - после чего он мгновенно засыпает. В центральном в это время один из генералов от

инфантерии видит "каштан" и говорит с кавалерийским акцентом:

- А это что?

Старпом - отглажен, с биркой на кармане, стройный от напряжения:

- Это "каштан" - наша боевая трансляция.

- Да? Интересно, а как это действует?

- А вот, - старпом, как фокусник, щелкает тумблером. Восьмой!

- Есть, восьмой! - доносится из "каштана".

- Вот так, - говорит старпом, приводя все в исходное, можно говорить с любым отсеком.

- Да? Интересно, - генерал тянется к "каштану". - А можно мне?

- Пожалуйста.

Генерал включает и - неожиданно тонко, нежно, постариковски, с дрожью козлиной:

- Во-сь-мой... во-сь-мой...

- Есть, восьмой!

- А можно с вами поговорить? Молчание. Потом голос командира восьмого отсека:

- Ну, говори... родимый... если тебе делать нех... уя...

- Что это у вас? - генерал оторопел, он неумело вертит головой и таращится.

Старпом сконфужен и мечтает добраться до восьмого; поборов в себе это желание, он мямлит:

- Вы понимаете, товарищ генерал... боевая трансляция... командные слова... словом, он вас не поняя. Надо вот так, старпом резко наклоняется к "каштану", по дороге открывает рот - сейчас загрызет:

- Вась-мой!!! Вась-мой!!!

- Есть, восьмой!

- Ближе к "каштану"!

- Есть, ближе к "каштану", есть, восьмой!

- Вот так, товарищ генерал!

Генералы исчезают, время обедать, по отсекам расслабление, смех; командиры отсеков собраны в четвертом на разбор, все уже знают - толкают командира восьмого: "Он ему говорит: разрешите с вами поговорить, а этот ему: ну, говори, родимый... у старпома аж матка чуть не вывалилась, готовься, крови будет целое ведро, яйцекладку вывернет наизнанку". - "А я чо? Я ничо, "есть, так точно, дурак!""

Рбн

Город С. - город встреч. Подводная лодка в створе.

- Взят пеленг на РБН столько-то градусов, - штурман потирает руки и сосет воздух.

Офицеры в приподнятом настроении. РБН - это ресторан "Белые ночи". Офицерский ресторан. Там все расписано: и столы, и женщины.

Рядом с РБН-ом двумя красными огнями горит вешка. При заходе в порт на нее берут пеленг.

РБН - это флотская отдушина. В нем тот маленький винтик, которым крепится весь флотский механизм, сам собой развинчивается и, упав, теряется среди стульев и тел.

В РБНе есть и свои "путеводители" - старожилы, знающие каждый уголок. У них сосущие лица.

- Кто это?

- Черненькая? Это Надежда. Двадцать шесть лет, разведена, ребенок, квартира.

- А эта?

- Танечка. Хорошая девочка. Двадцать восемь, свободна, и квартира есть. Здесь бывает каждый четверг.

- Почему?

- Рыбный день. Ловит рыбу.

...Лодка ошвартована. Первыми в город сойдут: комдив - он был старшим на борту, и его верный оруженосец - флагманский по живучести. Они пойдут в РБН.

Фонари, светофоры, деревья, автобусы, женщины - все это обрушивается на подводника, привыкшего к безмолвию, пирсу и железному хвосту своей старушки. На него падают звуки и голоса. Он, как бывший слепой, видит то, что другие уже давно не видят. Он идет среди людей, улыбаясь улыбкой блаженного. Он придет в РБН. Его тут давно ждут.

- Проходите, - швейцар расталкивает "шушеру" у входа и втягивает офицера, - ваш столик заказан.

- А ну, назад! - пихает швейцар "шушеру" в грудь. Офицер самый стойкий любовник. В ресторане до 23 часов, обалдев от свободы, он пьет и пляшет, демонстрируя здоровье. Потом он берет вино и женщину и идет к ней, где тоже пьет и пляшет до четырех утра, демонстрируя здоровье. С четырех до пяти он охмуряет девушку. В пять с четвертью она его спрашивает: "Ты за этим пришел?" - после чего его берет оторопь, и она ему отдается, а в шесть тридцать он уже едет в

автобусе на службу и чертит по дороге треки лбом по стеклу.

- Раз-бу-ди... ме-ня... - говорит он собрату, совсем издыхая, - я посплю только... двадцать минут... а потом... мы пойдем... в РБН... - и затих. Он лежит, как мертвый, с мраморным лицом и полуоткрытыми глазами. И собрат будит его. Раздаются ужасные стоны. Стоя на четвереньках, он пытается встать. Встал. Пошел. Сам пошел. Под душ. После душа он готов в РБН...

Я бы поставил им памятник: огромную трехгранную стелу, уходящую ввысь. К ней не скончался бы женский поток города С.

Флагман и комдив уже сидят в РБНе. Они уже выпили столько, сколько не способен выпить обычный человек. Когда оркестр уходит на перерыв, флагман выползает на сцену, берет гитару и поет:

- О-ч-и ч-е-р-н-ы-е...

- Браво! - кричит комдив. - Снимаю ранее наложенное взыскание! - Он уже видит только тот предмет, который движется. Рядом с ним оказывается женщина в декольте. В декольте аккуратно упакован устрашающий бюст. Бюст движется, и комдив его видит. Бюст зачаровывает.

- Маша, - женщина поняла, что пора знакомиться.

- Ви-тя, - тянет комдив, уставившись в бюст, - ой, какие документы, - говорит он бюсту, падает в него носом и, присосавшись, протяжно целует со звуком.

Учение

Мороз дул.* Чахлое солнце, размером с копейку, мутно что-то делало сквозь небесную серь. Под серью сидел диверсант. Он сидел на сопке. На нем были непроницаемый комбинезон, мехом внутрь, с башлыком и электроподогревом. И ботинки на нем тоже были. Высокие. Непромокаемые, наши. И диверсант тоже был наш, но привлеченный со стороны - из диверсантского отряда. Ночевал он здесь же. В нашем снегу. А теперь он ел. Тупо. Из нашей банки консервной. Он что-то в ней отвернул-повернул-откупорил и стал есть, потому что банка сама сразу же и разогрелась.

Широко и мерно двигая лошадиной челюстью, диверсант в то же время смотрел в подножье. Сопки, конечно. Он ждал, когда его оттуда возьмут.

Шел третий день учения. Неумолимо шел. Наши учились отражать нападение - таких вот электро-рыболошадей - на нашу военно-морскую базу.