Держатель знака

– Случайностей с оккультной точки зрения не бывает, – Женя рассмеялся. – Будьте столь любезны подать мне стакан воды – препогано себя чувствую.

– Мало кто может похвалиться самочувствием в твоем положении, – усмехнулся собеседник, подавая Жене стакан. – Однако же я предполагал, что наша встреча произойдет при подобных обстоятельствах.

– Я также не исключал такой возможности.

– Помнится, ты не переносишь запах плохого табака – но эти тебя устроят.

– «Ротмэнз»? Шлепнули очередного несчастного спекулянта? – Женя, откинувшись на спинку стула, с удовольствием затянулся папиросой с позолотой на мундштуке.

– С твоей стороны, мальчик мой, было бы глупостью этой возможности не предусмотреть, зная, что связываешься с демагогами-профессорами, которые пытаются делать политику чистыми руками… Надеюсь, теперь ты убедился, что для успеха нужна твердая рука.

– «Горячее сердце, холодная голова»? – Женя засмеялся снова. – Кстати, Вы это сами придумали? Уж очень претенциозно звучит – такое сказать впору дураку Луначарскому.

– Не валяй дурака, Евгений: положение очень серьезно. Я говорю не о твоем положении.

– Так о чьем же?

– О положении дел в стране: оно катастрофически тяжело – степень этой тяжести невозможно даже понять, играя в оловянные солдатики ПБО, организации несколько несерьезной…

– Доказывая вам, что ПБО – организация достаточно серьезная, я рискую… гм… чересчур наглядно продемонстрировать Петерсу Ваше умение вести допрос.

– Неужели ты думаешь, что я стал бы подлавливать тебя таким дешевым способом? – подавшись вперед, быстро спросил собеседник.

– Почему бы и нет, если я попался… – не сразу, отведя в сторону руку с папиросой и следя за рассеивающейся в воздухе струйкой дыма, нарочито медленно заговорил Женя. – Кстати, не так уж и дешево: ставка на страсть отечественной интеллигенции к полемике, в пылу каковой нередко отбрасывается всяческая осторожность… И потом – ловлю вас на слове: ПБО – несерьезна, а положение отчего-то катастрофично?

– Революция вызвала стихийный разгул сил. Его необходимо обуздывать: необходима законность, необходим порядок, иначе в тартарары полетит все… Ты не можешь представить себе, каких титанических усилий стоит держать в клетке этого зверя.

– Я должен понимать это как предложение переиграть? – с неожиданной фехтовальной быстротой бросил Женя, резко вскидывая подбородок.

– Как напоминание о том, что черная фигура не может долго играть за белых, – бесстрастно отчеканивая слова, произнес собеседник. – А черный ферзь тем более не может играть за белую пешку. Ведь ты, кстати, не станешь отрицать, что играешь роль белой пешки потому, что не можешь играть белым ферзем?

– Да, я действительно не могу, – задумчиво и негромко проговорил Женя, скорее рассуждая вслух, чем отвечая, и это не осталось не замеченным тем, кто сидел напротив него, по другую сторону стола с разбросанными бумагами. – И не смогу подняться выше белой пешки – потому, что мне все время приходится быть… ну, чем-то наподобие плотины, которая сдерживает огромный поток… И вся моя сила пока что уходит только на то, чтобы быть этой плотиной.

– А ведь это противоестественно. Само собой, еще и расточительно – тратить все силы души только на то, чтобы помешать самому себе быть собой, но главное, что это – противоестественно. Если бы решение, вызвавшее эту ситуацию, было верным, – возникла бы сама ситуация? Попробуй-ка честно ответить на этот вопрос, мальчик…

– Было время, когда этот вопрос заставлял меня лезть на стенку… – в голосе Жени прозвучала непритворная искренность: он как будто продолжал думать вслух, не замечая, что рассуждает не один. – Тогда мне казалось, что честный ответ неминуемо возвратит меня к тому, чего я бежал. А потом я все же смог на него ответить себе. Этого ответа я не хочу сейчас повторять Вам. Довольно того, что я все же остался в роли пешки.

– А не слишком ли унизительна для тебя эта бездарная тусклая роль?

Едва бросив эту неожиданно громко прозвучавшую фразу. Женин собеседник с досадой поморщился, поняв, что сделал неверный выпад: Женя вздрогнул, мгновенно очнувшись от своей задумчивости. На губах его заиграла пропавшая было улыбка.

– Унизившийся возвысится. Во всяком случае, других способов возвышения я не ищу.

– А ведь, исполняя роль пешки, ты бежишь ответственности.

– Пусть. Ответственность – это цена, которую приходится платить за силу, а обстоятельства нынче сложились так, что сила меня не очень-то прельщает. С чего я должен платить? – Женя высокомерно и холодно взглянул на собеседника.

– Предпочитаешь довольствоваться жалкой ролью сопливого щенка в свите Гумми? – в напускном сожалении собеседника скользнула нарочито плохо скрываемая издевка. – Кстати, он этого не оценит: он плохо разбирается в людях и оказался неспособен понять разницы между тобой и… нашим провокатором.

– Это – неважно. – Женя осторожно погасил в пепельнице догоревшую до мундштука папиросу.

– Что ж, если ты так на это смотришь… – Собеседник, небрежно листающий досье, приподнял бровь. – Однако! При личном обыске… «изъято… нож с прямым лезвием… девять дюймов… свинец… серебро… в диаметре»™ Женя, мальчик, тебе не стыдно самому? Мне впору за тебя краснеть. Недалеко же ты ушел от своего тринадцатилетнего развития.

– К счастью. – На Жениных щеках выступил слабый румянец. – Мне безусловно стыдно. Впрочем, последние месяцы я использую эту игрушку в основном для разрезания бумаги. А в кармане ношу по привычке. Я жду Вашего следующего хода.

– А станешь ли ты отрицать то, что на вашей стороне доски назревает мат?

– Сдается, что так.

– В таком случае, ты просто должен перейти на другую сторону. И знаешь почему?

– Не представляю.

– Потому, что если наведение вашего порядка нереально, то, согласись, лучше способствовать наведению нашего, чем оставить все вообще без всякого. Поза, в которую ты сейчас встал, конечно, весьма эффектна и благородна, но при этом и весьма глупа. Для мыслящего существа более логично было бы переменить знамя и максимально сделать свое дело под ним. Ты полагаешь, я не мог бы благородно и эффектно встать к стенке рядом с Александровичем? Впрочем, тебе должны быть известны мои разногласия с Лениным.

– Милые бранятся – только тешатся. Я слишком хорошо знаю, что вас объединяет.

– Следовательно – ты должен знать, против чего ты идешь.

– Против власти рабочих и крестьян.

– Остроумно. – Собеседник поднялся и подошел к окну: внутренний двор был пуст. Посередине валялась лопнувшая автомобильная покрышка. Железные ворота в стене из старого кирпича были слегка приотворены: казалось, что нет ничего проще, чем пересечь этот сырой двор и выйти на улицу. Продолжая безразлично рассматривать невидимый Жене двор, собеседник заговорил снова: – Итак, ты сделал попытку отказаться от дороги, открытой для тебя по праву рождения.

– Мне с вами не по дороге.

– До тех пор, пока ты плутаешь никуда не ведущими романтическими тропинками, – да. – Собеседник всем корпусом повернулся от окна и пристально посмотрел на Женю. – Кстати, направления этих тропинок нам не так неизвестны, как ты, вероятно, думаешь. Может быть, то, что я сейчас скажу, заденет твое самолюбие, однако же для успешного продолжения нашего разговора лучше, чтобы ты это знал. Тебе никогда не приходило в голову, что, когда ты довольно категорически выразил желание ехать в Россию и учиться в Москве, в которой ты не бывал с девятилетнего, кажется, возраста, тебе слишком легко пошли навстречу?

– Мне приходило в голову, что меня отпустили на веревочке, – спокойно, но немного сдавленным голосом ответил Женя.

– Именно так. Наполовину интуитивно, наполовину сознательно, ты угадал приближение решающего момента и сделал вид, что не угадал. Ты бежал решающего момента, маскируя побег видимостью непонимания… Побег удался. Но кого ты думал этим обмануть?

– Я понял, что обмануть не удалось.