Турецкий марш

– Не бойтесь, сэр Теодор, этот реквизит не для ваших апартаментов, – «пошутил» сэр Стаффорд и хрипло рассмеялся. – Я очень надеюсь, что вам он не понадобится. Хотя среди обслуги Тауэра есть люди, которые еще не разучились правильно пользоваться этими инструментами для задушевных бесед. А теперь пойдем, посмотрите, где вам предстоит отныне жить.

Комната, куда меня привели, несмотря на скромную обстановку, все же выглядела намного приятнее, чем пыточная. Большая кровать с сырыми простынями, тазик с водой, кусочек мыла на деревянной тарелочке, ночная ваза, небольшой столик и колченогий табурет рядом с ним. И, как говорится, всё. Но хотя бы потолки здесь высокие. Единственное окно было забрано решеткой и находилось на высоте не менее двух с половиной метров. Показав на лежащий в углу чемодан, сэр Стэффорд сказал с кривой усмешкой:

– Ваши вещи, сэр. По крайней мере, те из них, которые мы сочли нужным вам предоставить.

– И что же мне теперь делать? – я постарался, чтобы моя физиономия выглядела испуганной и глупой.

– Располагайтесь и чувствуйте здесь себя как дома. – Мой провожатый сделал щедрый жест рукой, словно барыга-хозяин, сдающий курятник в Сочи «дикарю», приехавшему отдохнуть на юг из колхоза «40 лет без урожая». – Впрочем, если будете себя хорошо вести, то вам разрешат ежедневную прогулку, а также предоставят право заказывать книги из библиотеки Тауэра. Кроме того, у вас сегодня будут посетители. Кто именно, вы увидите.

– А на вопрос, за что мне такое счастье, вы мне, конечно, не ответите – ехидно спросил я.

– Вы удивительно проницательны, сэр Теодор, – сказал сэр Стэффорд и с издевательским полупоклоном покинул меня.

18 (6) ноября 1854 года.

Хаджиоглу Пазарджик, военный лазарет.

Катберт Алла Ивановна, сестра милосердия Крестовоздвиженской общины

– Это и есть Варна? – спросила я упавшим городом. Моря не было видно вообще. С холма мы увидели небольшой городок, застроенный одноэтажными домиками; в центре виднелись две мечети и приземистая церковь – культовые сооружения других религий надлежало строить ниже, чем любая мечеть того же города. Отдельно располагались несколько особняков, два или три здания, похожие на административные, и два длинных деревянных здания с большими дворами.

– Нет, это еще не Варна, – упавшим голосом сказал Иван Сокира, задунайский казак, вызвавшийся быть нашим проводником. – Это Хаджиоглу Пазарджик. Не извольте гневаться, барышня, виноват, мы не на ту дорогу свернули. Эх, бывал же я в этих местах, и не раз, а почему-то вас не туда повел.

Сегодня утром наш фургон покинул Хайранкёй последним – пришлось менять одно из колес. Всех наших больных перегрузили на другие фургоны и повозки, оставив лишь одну медсестру – то бишь меня – и одну студентку-медичку, с недавних пор мою близкую подружку Сашу Иванову. И хоть формально командиром была именно Саша, де-факто всеми делами пришлось заниматься именно мне.

Кроме них, нам придали два десятка казаков, предупредив, что один из десятков – из того самого «славянского легиона», который не так давно сражался на стороне турок. Но проблем с ними было даже меньше, чем с другими, – очень уж они старались показать, что теперь они свои и верно служат императору Николаю.

И где-то в полумиле от какой-то безымянной деревеньки дорога разошлась даже не на два, а на три рукава. Иван подумал и повел нас по средней дорожке. Так мы и оказались в этом Пазарджике.

– Но не бойтесь, барышня, отсюда я дорогу знаю! Точно знаю! Нужно лишь через город проехать.

В городке к нам сразу же подбежал какой-то мальчик и залепетал по-турецки. Я посмотрела на Ивана.

– Балакает он, что турки вчера убежали, а больных и раненых оставили. У них вон в том караван-сарае (так я узнала, как эти здания называются) хастане была устроена…

– Лазарет, – поправил его один из его товарищей.

– Да-да, лазарет. А он сам – сын муллы Желтой мечети. Попросил, чтобы вы посмотрели их. Я же ему сказал, что вы – табабы, по-здешнему – дохтуры.

Ну что ж, пришлось ехать в караван-сарай. Уже во дворе, под сенью деревьев и рядом с журчащим фонтаном, лежала куча мусора – по словам Ивана, это было неслыханно, турки на самом деле достаточно чистоплотный народ. Но то, что мы увидели внутри… В трех комнатах стояло по десять кроватей, примерно половина из них была занята человеческими телами, от которых шел устойчивый запах мочи, кала и гнили. На трупах сидели сотни синих, зеленых и черных мух. Только семеро из пациентов подавали признаки жизни, остальные уже были мертвы.

– Аскеры ушли отсюда вчера на рассвете. Кто мог сам идти, ушел с ними, а остальных оставили здесь лежать, – переводил Иван взволнованную речь турчонка.

– И что, у них не было ни еды, ни воды?

– Мы боялись зайти, ханым эфендим[29], ведь их ага сказал нам строго, чтобы никто сюда не заходил.

Увидев, что Сашенька борется с рвотными позывами, я решила взять дело в свои руки.

– Скажи турчонку, пусть придут люди – таскать трупы… И пусть приведут с собой муллу.

– А ты, Семен, – я обратилась к их десятнику, – скажи своим людям, чтобы взяли носилки – лучше здешние, нечего наши пачкать – и перенесли еще живых к фонтану. Надо их немедленно напоить, затем раздеть их и помыть, а потом Саша их посмотрит.

– Будет сделано, барышня!

Минут через пять прибежали восемь турок во главе с человеком в круглой шапочке вроде еврейской. Он посмотрел на меня с удивлением: турчанки здесь появляются на людях если не в парандже, то в платочке, да и в глаза мужчинам не смотрят.

– Мулла Наср-эд-дин, – представился он на неплохом французском, – я имам Желтой мечети.

– Мейбел Катберт, офицер Русской армии, – ответила я стальным голосом, инстинктивно почуяв, что иначе здесь разговаривать нельзя. – Скажите, имам, есть ли здесь еще больничные помещения?

– Есть, ханым эфендим, – поклонился тот. – Видите, вон там второе крыло, для людей побогаче. Туда они тоже кого-то относили.

– Хорошо, мы их осмотрим, авось еще кого-нибудь найдем. А вы поскорее займитесь трупами. Сейчас, конечно, нежарко, но чем скорее вы их похороните, тем лучше. Тем более что мусульмане, как я слышала, должны похоронить покойника в день смерти. А еще принесите еды – желательно нежирной – и одежды, больных придется переодевать.

– Сделаем, ханым эфендим. И… благодарю вас. Я не думал, что русские так хорошо отнесутся к нам.

Обстановка во втором крыле была и правда не в пример роскошнее, а кроватей с пациентами было всего две. На первой лежал человек в богатой одежде, с лычками к не знаю, что за звание, но, похоже, офицер, – но на глазах у него сидели мухи, и он не двигался, а еще от него разило сладковатым запахом гнили. Мертвец, это понятно было сразу. А вот второй пациент не был похож на турка – кудрявые темно-русые волосы, кавалерийские усы, да и одежда больше подходила к английской охоте, чем к Добрудже. Впрочем, и от него точно так же разило солдатским сортиром.

– Я подданный ее императорского величества, – заверещал он высоким испуганным голосом.

По моему знаку казаки положили его на носилки и понесли из дома, а тот продолжал визжать дальше:

– Я вам живым не дамся. Варвары!

Если бы он был первым, кого я здесь увидела, я бы сдержалась. Но после такого я не выдержала.

– Идиот, – заорала я. – Хочешь сдохнуть, сдохни, англичанин дебильный! Выбросьте его с носилок вон туда, в мусорную кучу, – я знала, что казаки по-английски ни бум-бум, так что не боялась, что они подчинятся моему приказу. А вот англичанин еще больше побледнел и уже жалобно заблеял:

– Не надо, не надо! Но вы же собираетесь меня убить! Наши газеты писали о варварской жестокости русских!

– Лучше бы они писали о том, как ваши аристократы грабили и убивали – что у нас, в Америке, что здесь, в России. Последний раз предупреждаю: либо вы закроете рот и будете держать его в этом положении, пока я к вам не подойду, либо закончите свою жизнь среди отбросов, оставленных вашими турецкими хозяевами! Учтите, я не русская, я американка, сделаю это без всякого сожаления.

29

Моя госпожа.