Agape

– В наше время народ пошёл безбожный, нет в нем благодати, – на фоне Алиша со страстью превращала Алекса в христианского, помазанного мужчину. Ее бескомпромиссная открытость влекла людей к Алише. Она подошла ко мне, взяла за руку и с надеждой спросила:

– Ты обещаешь, что завтра мы поедем в Портленд на художественную выставку?

– Конечно, мы посетим завтрашнюю выставку. Но сейчас я могу думать лишь о закусочной Нэт, – подала я идею, а Зед вошел обратно в прихожую и встал возле.

– Это предложение? – усмехается Алекс и чешет седой висок с мелированными, коротко подстриженными волосами.

***

Как обычно не понимая разумом всей прелести момента, мы вышагиваем по берегу, будто продублированному с картины Моне “La Pointe de la Heve, Saint-Adresse”(“Мыс де ля Эв”); летнее солнце озаряет городок, чьи лучи так неравномерно покрывают планету, награждая нас светом и счастьем, а других заставляя прозябать во тьме. Волны бороздят нежный берег, крик чаек слышатся в далёком небе. Дует лёгкий ветер, развевая ветви прибрежных растений подле песка. Переступив порог кофейни, я даже своим эфирным телом ощущаю каждый солнечный сантиметр помещения. В воздухе витает еле заметная пыль. Оглядываюсь: за эти годы здесь ничего не изменилось.

Бело-чёрная плитка выложена в шахматном порядке, напротив входной двери стройным рядом располагаются пододвинутые к красно-черной стойке барные стулья, на которых уже сидят завсегдатаи. Вблизи окон парами стоят бордовые двойные диваны, разделённые обеденными столами. Почти в самом углу расположен любимый с давних времён музыкальный автомат. Недавно он заел и теперь способен крутить лишь одну песню. Доносится её мелодия.

– Здравствуй, Нэт! – приветствую я давнюю знакомую семьи, лучшую подругу моего отца, такую же часть этого захолустья.

В Нэт всегда было что-то родственное поздней весне с лёгкими перистыми облаками, тёплым туманным воздухом. Что-то отдающее детскими воспоминаниями. Она оформляет наш заказ за счет заведения, и в полупустом заведении мы подсаживаемся к белокурому, румяному молодому человеку с блестящими серыми глазами, смуглой кожей, приметной родинкой над левым уголком губы. Его имя Хорист.

Пытаюсь прочесть «J'ai perdu tout, alors, je suis noyé, i

Разговор становился всё оживлённей, я окинула взглядом пространство. Зед и Али пляшут под кантри, Логан скрылся, Хорист закинул руку на спинку дивана и наблюдает за дальнобойщиком, чья длинная, туго обтянутая кожей голова сидела на мускулистой и жилистой, точно сельдерей, шее. Он ругает танцы наших друзей, и вот я ловлю выразительные карие глаза одного из многочисленных незнакомцев; тело, обременённое душой, отталкивает стеклянную дверь, и в этот же момент поправляет изящными, тонкими пальцами тёмные пряди, пытаясь подчинить их своей воле, а в поле моего зрения попадают рисунки черных полос татуировки вокруг, да ниже локтя его правой руки. Красиво, так необычно. Но он уходит, а я переключаю внимание на престарелого мужчину за стойкой. Его большие, выпуклые, с воспалёнными красными веками глаза. Лицо смуглое, лоснящееся, без малейших признаков растительности, полные губы. Смеюсь над шутками Алекса и над своими недалёкими, простыми мыслям, а Нэт, несущая наш долгожданный завтрак, всплывает около моего плеча. Только сейчас понимаю, как жутко голодна.

В памяти всё ещё держа воспоминания о вечернем океане, я утром следующего дня собирала в поездку вещи. Как быстро ночь минула! Как я привязана к морской глади! Шторы не пропускали прямых лучей солнца. Закончив собирать сумку, я выключила свет на втором этаже дома и спустилась к выходу. Оставался час до нашего отъезда; я поторопилась найти себе занятие. Подул ветер – не знаю уж теперь, из какой части света, с севера, наверное, – и зашатались голые деревья за окнами. Будь я романтичной натурой, а бы встала напротив стекла или даже бы вышла на улицу, чтобы созерцать красоту момента, но я скорее внимательна и любопытна. Уверенно обтягивающее тело платье с голубыми цветами и кружевами сочетается с золотыми серьгами и браслетом. В ожидании я приготовила кофе.

3

Грейс

Истории всегда начинаются в самый заурядный день, когда их и не ждёшь. Али и Логан едут в отдельной машине точно за нами; оглядываюсь и нахожу их глазами среди зелени сосен и придорожных кустарников по краям автострады. Детская наивная серая тоска накрывает волной в этом движущемся судне где-то посреди глуши; тихоокеанский бриз и побережье, как на картинке, уже давно скрылись.

– Обычно ты всегда радуешься выставкам искусников-художников! – я не ответила Алексу, сидя внутри серенького автомобиля Зеда. Алекс ребячески коснулся моего лица пальцами, заявляя, что украл нос, и я сделала вид, будто обомлела. Как в детстве с отцом, я озорно засвистела, ахнула. Мы разыгрались, но Зед пресек на корню наше обыденное хулиганство.

– Ну всё, господа, мы на войне, – в своей энергичной манере сказал Зед. Раздумья в его глазах, которые мы с его братом прервали, сменились раздражением.. – И зачем вы это делаете?

– Разве мы занимаемся чем-то криминальным? – спросила.

– Просто ты, дорогая, сама по себе излучаешь сплошной негатив, – ехидничает Зед и чешет висок, не глядя на нас. – А зачем тебе вообще этот шарф, Грейс? На улице двадцать градусов!

– Надо же. Ему ничего не нравится! – Алекс сразу шел и что-то делал, пока мы с Зедом тратили время на пустые пререкания не зная уж, всегда ли мы говорим с сарказмом. Просто порой слишком много подразумевается; а истину затем сложно найти. – Кто-нибудь, бросьте моего брата снова в океан, – припомнил Алекс свою выходку годовой давности.

– А сейчас мы все замолчим и перестанем дурачиться, –  отрезала я, и парни послушали меня. – Зед поведет машину так, чтобы мы не разбились от его скачущего уровня желчи. А Алекс станет моей подушкой.

“Но Зед хороший, обаятельный” – думала я. Он разбирается в биологии, уж в этом то знает толк! В его сухости  практичности нет ничего плохого. Зед смотрел на чистое небо. Играла тихая музыка.

– Мое плечо всегда готово, Грейси, – улыбается Алекс, и солнечный свет падает на его коротко стриженные белые волосы.

Никто: ни Зед, ни Алекс, ни Кэррол (моя мать) – не понимает значение «Грейси». Так нежно меня называл мой отец Тэд лет десять назад, словно в другой жизни. А Алекс без малейшей капли сочувствия протягивает руку к приоткрытому окну, сдавливает пальцами твёрдое, похожее на череп насекомое и выкидывает его на ветер. С тем же беззвучным смешком стучит пальцами. Сон окутывает разум, и я закрываю глаза и трусь виском о ткань рыжей толстовки друга. Алекс нагибается, развязывает шнурки и сбрасывает правый, а вслед за ним и левый башмак. Размяв ноги, он предлагает лечь, и я соглашаюсь. В таких тёплых, неудобных объятиях лучшего друга я мысленно говорю Зеду: «Не ревнуй, блондинчик». От Алекса чувствуется перегар. Его задранная кверху ступня мирно отбивает такт. Алекс начинает петь жидким тенорком.

Мы завозим вещи компании в дом Кэррол и Майка (моя мать и отчим соответственно), и остаёмся на несколько часов в их доме американской мечты. Крашеные рыжие волосы Кэррол, ее зелёные глаза, подчёркнутые тонкой линией чёрного карандаша, и губы, покрытые насыщенной красной матовой помадой, – обычный образ. Она была замешана в какой-то известной интриге восьмидесятых годов, ныне забытой. Кэррол испорчена пороками, от нее отшатываются все встречные мужчины, кроме наивного Майка.