Страница 4 из 5
Никто не знает, как сложилась бы жизнь и представления о ней, если бы тогда в среде моего обитания остался хоть один человек с критическим мышлением, могущий помочь видеть немного шире всё происходящее. Но таковых не осталось, и я оказалась наедине с моим избранником. А вскоре перезнакомилась и с подружками его друзей. Именно с подружками, потому как все они были по примеру моего любовника женаты, но «несчастны» в отношениях с жёнами. Эти подружки казались мне милыми, интересными обладательницами красивых фигур и лиц, одетых в блестящие дорогие вещи, и богатого жизненного опыта, во много превосходящим мой. Они-то и стали моей средой, моими няньками и наставницами в этом мире лжи и лицемерия, и очень скоро я поняла, что хочу быть похожими на них: так же блистать и принимать поклонение и дорогие подарки, так же делать вид, что супружеская жизнь моего мужчины меня не касается, так же верить что моё положение более завидное и достойное, чем положение обычной женщины. Замуж я не стремилась, но была уверена, что, случись что, он отдаст предпочтение мне и не глядя бросит свою «селёдку» и женится на мне.
Потом я забеременела…
Любимый очень популярно объяснил, что ребёнок от него мне не нужен, что это только отяготит мою жизнь, а развестись он не сможет, так как его жена… ждёт ребенка. Тут впервые в мой ум закралось неприятное сомнение, что меня водят за нос, но оно быстренько исчезло, и доверие осталось почти непоколебимым. Я сделала аборт…
Деньги решают многие проблемы и стирают многие воспоминания, и моё путешествие продолжалось. Я всё глубже погружалась в водоворот гламурной жизни, научилась ставить маникюр выше нужд моих близких, так как научилась презирать тех, у кого не много денег. Всё больше я походила на этих девок, продающих себя и свою молодость за побрякушки и тусовки. Пожалуй, единственное, чем я всё же отличалась от них, было то, что я умела (или мне казалось, что умела) любить своего содержателя. Сейчас я понимаю, что, скорее, я придумала себе такую игру, в которой я его как бы люблю, но тогда и ему, и мне это чувство казалось искренним. Он с удовольствием им пользовался и бахвалился, а я наслаждалась иллюзией власти над его сердцем и умом. В общем, все были довольны…
Прошло время, пролетели годы, я поумнела-повзрослела-заматерела, стала подумывать о семье и детях, а мой милый – о моих симпатичных и более молодых подружках. Вскоре мы расстались.
Я так и не стала такой шлюхой до мозга костей, как мои подруги по цеху, но воспитание средой сделало своё дело, я стала ещё хуже. Я стала пародией на них… Я забыла, кто я на самом деле за ворохом кредитных карт и тугих кошельков, и моя маска приросла к лицу так плотно, что порой я не могу отличить добро от зла и своих от чужих. Моя система жизненных ценностей так извратилась, что походить на шлюху я считаю достойнее и уважаемее, чем просто быть собой. И это извращение настолько сильно, что я плюю в тех, кто думает не так, как я. Я не умею гордиться тем, какая я есть на самом деле, и посвящаю свою жизнь тому, чтобы поддерживать тот образ, которым так дорожу. Мне страшно отказаться от него, но всё сложнее удерживать, так как я всё же оставила своего женатика и вышла замуж… за нищеброда. Но я хотя бы уверена, что он, живя со мной, будет жить только со мной…
Я сумела сбежать из отчего дома, от своей родины, но не смогла убежать от себя. Я так и осталась маленькой бедной девочкой с большой претензией…
Теперь я живу в далёкой чужой стране, родила кучу детей. Но какими они будут? Чему я смогу их научить? Какую я смогу создать для них среду воспитания?.. Есть ли ответ?
Белая ворона
Из многого взять немножко, это не кража, а дележка. Многие слышали этот принцип. Кто-то воспринимал его, как шутку, кто-то как инструкцию к применению, лозунг, жизненное кредо, иронию. Я всегда осуждала его и, как следствие, тех, кто относился к нему снисходительно.
Сегодня меня поймали с поличным… обидно, стыдно, я бы даже сказала возмутительно! Дернули за рукав и попросили выложить то, что взяла. Я удивленно смотрела на продавца. Как она смеет? Что она себе позволяет, эта нахально глядящая старушка с фиолетовыми волосами? Вот так вот просто смотрит на меня в упор и осуждающе качает головой. Спрашивает, зачем я это взяла… она вообще в своем уме? Чтобы я взяла что-то чужое? Что-то, что мне не принадлежит? Да я сама всегда осуждаю мелких воришек, искоса смотрю на приятельницу, рассказывающую со смехом, что она стянула рулон туалетной бумаги в торговом центре, тяжело вздыхаю при появлении дома откуда-то чайных ложек, подставок под салфетки, стаканы и бутылки для масла… Дочь промышляет в дешевых кафешках, муж тащит из ресторанов, мать приносит все, что плохо лежит отовсюду, отец перетаскал ползавода гвоздей, инструментов и другого железа неизвестного мне названия.
Но всеми признанный асс у нас дед. Он комуниздил с размахом, в голодные времена еду ему отдавали сами и пакетами, на обед и ужин в доме всегда водились свежие овощи и фрукты, а также яйца, сахар, мука, орехи и прочее. Он затыкал за пояс даже бабушку, работницу торговли, которая на голубом глазу снимала сливки с привезенного бидона общественного молока, что бы отнести их домой, и ни один комар не успевал подточить носа.
У меня своя слабость… я натура утончённая, семейная меркантильность мне претит. Поэтому я таскаю книги. Из магазинов, библиотек, с лавочек, столиков, прилавков… иногда из чужих домов и сумочек. Я всегда беру почитать, но никогда не возвращаю. Если удается, то я приношу десяток книг, иногда не один. Но главное в этом процессе, чтобы никто не заметил, ведь себе я могу объяснить все свои поступки, их причины и даже благородные мотивы, привести разумные обоснования, засыпать аргументами. С посторонними эти доводы почему-то не работают. И вот тогда, как эта фиолетовая старушенция, минимум, что они могут сказать: «Как вам не стыдно брать чужое?». Заставляя меня вспыхивать от негодования и задетой чести, мучиться невозможностью все объяснить и оставаться незапятнанной этими нелепыми обвинениями.
Я злюсь… злюсь и продолжаю проигрывать в голове эту унизительную ситуацию в поисках выхода, альтернативного конца, где все довольны и чисты. Я злюсь на то, что оказалась сейчас на месте осуждённого за то, за что не раз сама презрительно кривилась на других.
Но вот, что я поняла сегодня. Мне нравится воровать. Я испытываю величайшее наслаждение, когда операция проходит успешно, и книжка у меня в сумке, а никто и глазом не ведёт. Может быть, я впервые могу признаться сама себе, что я – воровка по сути… что я – часть своей семьи… её достойная или достойная её часть…
Адская топка
Умом ее обидел бог
Зато улыбкой не обидел.
Я – лицемерная женщина. Лицемерная до мозга костей, лживая до последнего волоска, до ядра каждой клеточки своей скудной души. Я практикую лицемерие, как образ жизни. Я поклоняюсь богу Лицемерия, потому что не верю в бога Правды. Наверное, меня научила этому мама. Так мы и живем долгие годы. Улыбаемся в лицо и ненавидим за спиной. У нас есть благородное объяснение, мы не говорим плохие слова. Правда маме плохо удается притворяться, ее лицо начинает искажать гримаса недовольства стоит только произойти чему-то для нее неподходящему.
Я сильно переплюнула ее в науке лицемерия. Я научилась улыбаться. Улыбаться всегда: на камеру, без камеры, с людьми и без людей, когда рада видеть приятных людей и когда презираю и осуждаю неприятных. Я упражнялась в лицемерии всю свою жизнь. Моя среда обитания (см. рассказ «Воспитание средой») ласково и неустанно помогала мне в этом, все казалось так и подыгрывало мне, все больше убеждая в правоте лицемерия…
У меня нет близких. Потому что я не способна на близость. Я не научилась близости, я умею только лицемерить. У меня есть родственники, конечно, но им я тоже улыбаюсь. Ни одна тень не омрачает мое лицо, когда я завидую им, когда ядовитая злоба ненависти душит меня, когда я вижу их успех или счастье. Я не могу сказать им прямо в лицо, что я думаю на самом деле о них, об их поступках и мнениях, образе жизни и взглядах на мир, я слишком труслива для этого. Я могу только улыбаться им, моя лучезарная улыбка скрывает мои настоящие чувства.