Жернова времени

Затем будет Дунай, Белград, Будапешт, Братислава. Праздник Победы он встретит в Австрии на окраине знаменитого Венского леса. Правда, леса того уже не станет, да и Австрия будет другая – побеждённая…

А сейчас я украдкой наблюдал за из прощанием. Не бывает чище слёз, чем у тех, кто расстаётся навсегда.

После обеда ко мне пришёл военкор. Я насторожился: «С чего бы это?»

– Викентий Колюжный, военный корреспондент газеты «Вперёд!», – представился мужчина, протирая кругляшки смешных очков.

– Чем обязан? – поинтересовался я.

– Я, собственно, хотел поговорить о вашем командире, – близоруко сощурился военкор. – О политруке Кретове и его подвиге.

– Что, «Героя» уже присвоили? – обрадовался я.

– Официально ещё нет, но дело ведь не в этом. Пресса должна идти в ногу с жизнью, а подвиг молодого политрука – это пример.

К вечеру мы с военкором Викентием стали лучшими друзьями. Я рассказал ему всё о нашем командире. А Викентий обещал мне выпуск газеты со статьёй.

– Что, старшина, – обрадовал меня на очередном медицинском осмотре военврач, – готовься, через три дня выписываем.

А на следующий день меня вызвали на первый этаж.

– Там к тебе посетитель, – загадочно улыбнулась Танюшка. Со времени отъезда Павла глаза её были всегда припухшими. Поэтому я был удивлён Таниной улыбкой.

«И кому это я понадобился?» – гадал я, стоя в фойе.

– Жора! – раздался рядом тихий девичий голос.

Я обернулся. Передо мной стоял хрупкий солдат, с петлицами связиста на шинели. Широко распахнутые грустные глаза смотрели на меня.

– Вера! – растерянно вымолвил я.

– Вот пришла сказать тебе, – произнесла она скованно. – Завтра на фронт.

Я не нашёлся что ей сказать.

– Я училась на курсах, никто об этом не знал. Нельзя было, – виновато вымолвила она. – Теперь тоже нельзя… Но тебе… Ты должен знать. Ты не думай, мне не страшно! – Она попыталась заглянуть в мои глаза.

– Да я…

– Вот и хорошо. Жора, – она поймала наконец мой взгляд, и тихо сказала: – Сегодня моя мама опять на дежурстве…

– Я приду! – прижал я её к груди. – Я обязательно приду.

– Хорошо, – прошептала она и, лихо встряхнула коротко постриженными волосами, – я буду ждать.

Я смотрел, как ловко цокают по мраморным плитам аккуратно подкованные сапожки девушки, и проклинал все войны на свете. Так не должно быть! Не должны женщины решать мужские вопросы. Бог их создал совсем для другого. Неужели этот мир никогда не изменится! Военное сукно грубо топорщилось на хрупкой девичьей фигурке. Нежная тонкая шея сиротливо выглядывала из жёстких тисков воротника. Нет, не зря всё-таки говорят, что у войны не женское лицо.

– И куда тебя? – спросил я вечером, обнимая слегка подрагивающие плечи. – Замёрзла?

– В распоряжение штаба фронта. Не могу согреться.

– Только не соглашайся за линию фронта, – произнёс я, понимая, что говорю ерунду. В распоряжение штаба фронта – это и есть на ту сторону. Было бы по-другому, ей бы сразу выдали предписание в одну из воинских частей. Да и вся эта секретность, это не просто так.

– Глупый, – улыбнулась Вера, – как могу отказаться. Я ведь тоже солдат. Давай лучше пить чай.

– Давай лучше чего-нибудь покрепче, – буркнул я и выложил на стол все остатки Серёгиной передачки.

Война и женщина, война и любовь. В такие моменты в человеке обостряются все чувства и инстинкты. А этот инстинкт является чуть ли не основополагающим. Природа мудра, она понимает, что необходимо заполнять пустоту, которую своей глупостью и амбициями создают люди, она толкает нас в объятия друг друга, словно бы говоря: «Вот чем надо заниматься, а не убивать себе подобных».

– Жора, – журчащим с придыханием голосом произносит Вера в ночной тишине моё имя, – я люблю Жору! Смешно. У тебя имя, как у какого-нибудь одесского биндюжника. Никогда не думала, что полюблю человека с таким именем.

Я молчу. А что я могу сказать? Может быть, уже через несколько дней эта девочка будет одна пробираться по глухим лесам Брянщины или Белоруссии. Может быть, в неё будет нацелено всё оружие вермахта, чтобы в лице этой маленькой женщины убить на земле жизнь. Но глядя в её счастливые глаза, я переступаю через все свои табу:

– И я люблю тебя, девочка.

И не важно, что это не так. В такой момент всё сказанное не важно. Любовь и война, любовь и смерть – вот что имеет в данный момент значение.

Вера теснее прижимается ко мне. Её горячее дыхание обжигает мне шею.

– Как быстро летит время, – говорит она, – как бы хотелось научиться останавливать время, когда этого очень хочется. Растягивать его за счёт времени, потраченного впустую?

– Ты ещё совсем ребёнок… Зачем тебе война?

– Вовсе нет, – обиженно надувает она губки. – Мне уже девятнадцать… Через два месяца будет.

И чтобы доказать своё право на взрослость, Вера делает со мной всё, что хочет. В какие-то моменты в глазах юной искусительницы просыпается снисходительность, накопленная опытом всех женских поколений. Она прекрасно осознаёт власть женского начала над мужским. И это осознание превосходства доводит её до оргазма. Она бьётся в моих руках, словно раненая птица. И наконец удовлетворённо затихает на моей груди.

– Так вот что такое любовь, – шепчет она сонным голосом, – теперь мне ничего не страшно.

«Прости меня, Господи, за обман», – повторяю и повторяю я про себя. И слышу голос другой женщины:

«Это не обман… Мятущаяся душа в минуту растерянности и страха нашла успокоение у тебя на груди. Никто не посмеет упрекнуть тебя во лжи…»

– Жора, вставай, тебе пора! – слышу я голос девушки с таким простым, но многоговорящим именем Вера.

«…Вера, вот что необходимо нам всем в трудном пути познания жизни», – приходит на ум известная истина.

«А ещё надежда и любовь», – ухмыляется внутренний голос. Но я его уже не слушаю, а, стараясь не тревожить рану на руке, натягиваю гимнастёрку.

«Вот и всё, – думал я по пути в госпиталь, – остался ты совсем один». Но, судьба распорядилась иначе.

После обеда ко мне в палату ввалился… Кто бы вы думали? Старший лейтенант Егоза!

– Что, герой-орденоносец, а не залежался ли ты тут на казённых харчах? – громогласно, как всегда, протрубил он.

– Товарищ старший лейтенант! – Удивлению моему не было предела.

– За пополнением приезжал, – присаживаясь на край пустующей Пашкиной кровати, ответил он. – Приказ получил сформировать группу для выполнения особых заданий. Вспомнил, что ты где-то тут поблизости прохлаждаешься. Дай, думаю, заеду, поинтересуюсь, всю ли ты совесть пролежал или чуток осталось?

– Через два дня выписка, – ответил я, переждав поток его многословия.

– А сегодня! Если ко мне пойдёшь, слабо? – пытливо посмотрел на меня Егоза.

– А как же ребята?

– Сдалась тебе эта железяка! Ты ведь, Жора, прирожденный разведчик.

Я призадумался. Действительно, прав Егоза, я был диверсантом по воинской профессии и авантюристом по складу характера. И в танкисты я попал не по своей воле, а по велению «сверху». Что теряю? Да ничего!

– Между прочим, я мог и не спрашивать тебя. У меня приказ командующего армией брать любого, кого посчитаю нужным, – старлей не дал мне времени взвестить все «за» и «против».

– Сам-то, как попал в это дело?

– Так я ж спортсмен. Мастер спорта по стрельбе, – ухмыльнулся Яшка. – Вот и улыбнулась мне судьба.

– Лады! – махнул я рукой.

Яков умчался решать мои дела.

– Не уговаривайте, молодой человек. Ни минутой раньше. – В палату вошёл Лыков.

– У меня приказ командарма!

– Идите вы… со своими командармами! Здесь приказы отдаю я! – отмахнулся от Яшки военврач.

Я замахал руками, привлекая внимание своего будущего командира. Благо, доктор стоял ко мне спиной. Потом жестами показал Якову, мол, ты уходи… затем доктор выйдет из палаты… а, следом и я…

До него дошло и Егоза изобразил досаду:

– Я уйду, но слова ваши, товарищ доктор, непременно передам командарму!