Жернова времени

И тут же, словно подтверждая сказанное, от башенной брони вновь отрикошетил вражеский снаряд.

– Накось, выкуси! – злорадно усмехнулся командир. – Жорка, бронебойный! – это уже ко мне.

– Есть бронебойный! – прокричал я, поддаваясь всеобщему азарту боя.

Латунный бочонок скользнул в разинутую пасть казённика, а я подумал, что по крайне мере со временем года и моим именем всё понятно. В этой жизни меня будут звать Жоркой, стало быть, Георгием.

– Короткая! – послышалась команда командира.

Секундная остановка, и выстрел.

– Есть! Горит! – послышался ликующий голос четвёртого члена экипажа.

После чего раздалась длинная пулемётная очередь. Это вступил в бой стрелок-радист. Я представил, как он скрупулезно прошёлся огненным веером по выскочившим из горящей машины фигуркам в чёрных комбинезонах.

– Крындец вам, а не Москва! – удовлетворённо прокричал он, когда пулемёт умолк.

Прибавив некоторые уточнения к своим размышлениям: зима сорок первого – сорок второго, битва за Москву, я тут же ругнулся про себя: «Чёрт побери, в тяжёлые времена забросила меня судьба!» «Не судьба, – поправил меня внутренний голос. – А глупость твоя».

– Командир, приказ «Второго»: «Отход», – проскрипел в наушниках голос радиста.

– Серёга, на исходную! – это уже командир механику.

Танк, натужно завывая дизелем, несколько раз дёрнулся, но сдвинуться с места не смог. Механик, уцепившись обеими руками за рычаг переключения скоростей, безуспешно пытался включить заднюю передачу. Мы вмиг стали живой мишенью. По броне зацокали пули и осколки.

– Что, опять? Валера, помоги ему! – зло крикнул командир.

Радист ухватился за рукоять с другой стороны, и, поддаваясь двойному усилию, со скрежетом шестерёнок, рукоять заняла нужное положение. Взревел двигатель. Скакнув резвым жеребёнком, машина устремилась к нашим позициям.

– Чует сердце моё, из-за этой чёртовой коробки передач словим смертушку на себя! – крикнул механик.

– Да, что-то не додумали конструкторы с трансмиссией, – поддержал его командир.

Внутренняя связь в танке на этот раз работала исправно, но парни перекрикивались во весь голос, снимая стресс и радуясь, что живы до сих пор.

У полевой кухни столпились посланные от экипажей бойцы. Весело гомоня, они радовались, что в очередной раз обманули смерть. В начале войны выйти из боя живым считалось верхом везения.

Экипаж приводил в порядок матчасть, а меня отправили получить на весь личный состав паёк. Хлеб и тушёнку я уже получил, и теперь, толкаясь в очереди за горячим, я заражался всеобщим весельем и с интересом прислушивался к трёпу фронтового люда.

– Я ему ору: «Командир, ты уже мне плечи до костей разодрал, я и сам всё вижу!» Ему хоть бы хны, что есть силы продолжает каблуками давить. Все плечи мне раскровенил, аж локти поднять больно, – улыбаясь, закончил рассказ чумазый танкист.

Видимо, это был механик-водитель. Внутренняя связь в «тридцатьчетвёрках» оставляла желать лучшего, постоянно выходила из строя, и командир командовал механику влево-вправо, поставив ноги ему на плечи и нажимая то на левое, то на правое плечо.

– А мой всё время матерится, – с ноткой восхищения перебивает говорившего другой боец. – Ни слова по- нашему, одни маты.

– И что, переводу ни треба?

– Не а, понятно и так, – довольно растянул губы боец.

– Заматеришься тут, – хмуро выдавил третий. – У нас Кольку-механика наповал. И щёлочка-то малепу- сенькая такая, а вот поди ж ты, проскочил осколочек.

– Встали?

– Не, лейтенант сам за рычаги сел.

– Здравы будем, земели! Как тут у вас с женским полом? – разрядил обстановку подошедший мелкорослый конопатый танкист.

– А сдюжишь? – осмотрев с головы до ног веснушчатого, недоверчиво усмехнулся широкоплечий крепыш.

– Да за мной девки на деревне табунами! – обиженно сплюнул на землю рыжий.

– А хат-то в твоей деревне много? – серьёзно поинтересовался здоровяк.

– Дык почитай тридцать дворов, – расправил плечи рыжий.

– Вот и прояснилось отчего вокруг именно тебя…

– Ясно почему! – Физиономия рыжего танкиста расплылась в довольной горделивой улыбке.

– Кроме тебя, за кем ещё, коль на все аж три десятка дворов ты самый, что ни на есть, раскрасавец? – продолжил с серьёзным видом крепыш. – Видать, на других-то деревенских женихов и смотреть без слёз невозможно.

– А-ха-ха-ха! – взорвалась смехом очередь.

Морозный декабрьский день уже клонился к закату. И если бы не грохот канонады, доносившийся с передовой, то картину можно было назвать вполне мирной.

Для себя я уже прояснил, что нахожусь в конце декабря сорок первого года. В разгар битвы за Москву. Но не под самой Москвой, а между городами Курск и Старый Оскол. Наш Юго-Западный фронт, пополнившись резервами после Киевской операции, держал оборону на этом участке. А служить я удостоился чести во втором батальоне Четырнадцатой танковой бригады Сороковой армии. Наш батальон занимал позиции между деревнями Выползово и Машнино. Да и как сказать «занимал»? Мы ведь не пехота. Выходим ей на поддержку то на одном, то на другом участке фронта. Пройдёт немного времени, и летом сорок третьего Курская дуга прогремит на весь мир… и останется в истории как величайшее танковое сражение, а в сорок первом эта линия обороны считалась второстепенной. Основные задачи тогда решались под Москвой.

Теперь о главном: моим командиром, с которым я столкнулся в первые минуты пребывания в сорок первом году, был политрук роты Сашка Кретов! Когда я услышал: «Политрука Кретова к комбату!», то ушам своим не поверил, не может быть! Попадая в прошлое, я всегда встречал кого-нибудь из нижнетамбовцев. Вот и теперь столкнулся с земляком, да каким! Александр Кретов – Герой Советского Союза. Его именем будет названа центральная улица Нижнетамбовского. В тридцать восьмом году двадцатилетним юношей приехал он учительствовать в нижнетамбовскую школу, а в сороковом по призыву комсомола поступил в танковое училище. И вот я, заряжающий, рядом в танке с будущим Героем. Единственное, что вызывало во мне тягостное переживание, я твёрдо знал: Героя Саня получит посмертно. Что станет с экипажем его танка? Может быть, сгорят в боевой машине, как тысячи советских танкистов ? Не знал, к своему стыду, я и подробностей того, как принял смерть доблестный политрук. А ведь была возможность. Нас, комсомольцев-строителей, приглашали в школьный музей Нижнетамбовского. Действительно, знал бы, где упадёшь, соломки бы подстелил.

«Вот теперь майся неизвестностью, если тогда неинтересно было!» – позлорадствовал внутренний голос.

– Подставляй котелки, старшина! – подтолкнули меня сзади.

За размышлениями я чуть не прозевал свою очередь. На кашу повар не поскупился.

– А куды её? Зараз хлопчиков вдосталь полегло, хар- чувайтесь, робяты, – говорил он на непонятной смеси славянских диалектов, накладывая полные котелки.

– А сто граммов боевых не полагается? – поинтересовался я, подхватив дымящиеся котелки.

– Ось? – сделал круглые глаза кормилец.

– Проехали, – буркнул я. И в самом деле, чего это я? Сто наркомовских, по-моему, гораздо позже ввели.

– Дюже вас болванками поколошматили, душа горилки треба, – сочуственно покачал головой повар и, сбавив голос, добавил: – Шинкарка добрая мается, кажу иде, сшукаешь?

– Тебя только за смертью посылать! – первым встретил меня механик-водитель.

Вместо оправданий я отогнул борт бушлата и показал заткнутое хлебной коркой зелёное горлышко литровой бутыли.

– Дорогой ты мой человечище! – развёл руки Серёга и повернулся к политруку: – Командир, а новый заряжающий парень-то нашенский.

– Лишнее это, – неуверенно покосился Кретов.

– Командир! – поддержал экипаж стрелок-радист.

– Ну не знаю, мне ещё на доклад идти.

– После боя святое дело, ты думаешь, комбат чайком нервы лечит? – хитро усмехнулся механик.

– А! – махнул рукой политрук. – Наливай.

– Мы под закусочку, – засуетился механик.