Империя в огне

– Дак я же не потому, – попытался оправдаться я. – У нас так принято, чтоб со звоном бокалов.

Хан меня понял, или сделал вид, что понял:

– Желаю видеть тебя и богатура Диландая в моём шатре!

И что тут началось! Я стал свидетелем того, как в перерывах между битвами развлекался Угэдэй-хан. Если бы я выпил всё вино, что подносили мне, – я бы умер. Если бы я переспал со всеми женщинами, что принимали передо мной самые соблазнительные позы, – я бы умер.

Я бы умер ещё в десятке случаев, потому что наш век научил меня только одному изо всех предлагаемых на ханской вечеринке разнообразий – пить и не закусывать. Всё остальное – это не для нас. И, по-моему, именно это умение позволило мне занять подобающее место среди веселящейся публики, меня круто зауважали. Но я ведь тоже не железный, и наконец наступил момент, когда память стала пропадать, а нехороших людей, которым бы я врезал по физиономии прямо здесь, за столом, становилось всё больше и больше. Как в калейдоскопе закружились картины: братание с Диландаем, полуобнажённые красотки, исполняющие танец живота, вспыхнувшая обида на монголов за ещё непокорённую Русь, рукопашные стычки с пьяными нукерами… Наконец, полная потеря памяти и… отбой.

Может, всё бы и обошлось, но Угэдэй назюзился, так что лыка не вязал, а кто за меня кроме него заступится? Ночевать пришлось в зиндане вместе со своим новым побратимом Диландаем. Утром невыносимо болела голова…

– Выпустите нас или предъявите обвинение, сатрапы узкоглазые! – не выдержал я холода. – Или поднесите чарочку за упокой души, а то напоить напоили, а похмелиться не дали. Так поступают только садисты. Даже шайтаны так не делают, – блажил я, тряся прутья решётки.

Шутка ли сказать, вечером был в лучших дружбанах у монгольского хана, а утром за решёткой. Столпившиеся вокруг чумазые мальчишки, глядя на нас, надрывают животы от смеха.

– Эй, пацаны, дайте воды, – попытался я подманить одного из них.

Вскоре один из оборванцев сжалился над нами и тайком от стражника передал нам плошку с водой.

– Класс! – зажмурил я глаза. Оставшуюся в плошке воду передал Диландаю, уже стоявшему возле меня и облизывавшему пересохшие губы.

– Как звать-то тебя, Гаврош?

– Барони, – шмыгнул носом малец.

– Как! – Вы, наверное, понимаете, что меня удивило в этом имени. Плюнуть некуда, одни знакомцы кругом. – Скажи ещё, что ты из рода Киле?

– А как ты узнал? – Глаза мальчонки поползли вверх. – Ты что, тоже тудири?

– Навроде того, – ответил я, внимательнее приглядываясь к пацану.

«Ничего не происходит случайно, – билась в голове беспокойная мысль. – Но ведь вечной жизни не бывает! А шастать по временам? Оказалось, можно!»

– Я только учусь, – шмыгнул носом пацан.

– Откуда ты, малой? – поинтересовался я.

– Моя родина далеко, на берегу большого озера, что у великой реки Чёрный Дракон… Сейчас сюда придут люди хана, урус, – кивнул пацан в сторону шатров.

– Не теряйся, Барони, – произнёс я торопливо, кося глазом на приближающихся нукеров, – я хочу ещё говорить с тобой.

Угэдэй смотрел на меня с пониманием, но поднести похмелку не торопился. Сам-то он уже забыл мои мелкие прегрешения и готов был в очередной раз даровать жизнь. А вот его брат, хранитель Ясы, Чаготай, считал иначе. Ему очень не нравилось: что я часто насвистываю; что, ввязавшись в драку, убил несколько воинов; что нехорошо отзывался о его папе. У Диландая прегрешений было гораздо меньше, чем у меня: помочился в костёр и, как я, о Чингисхане нехорошее что-то сказал. Но и его не пощадили. Казнить решили нас самым гуманным способом – сломать хребет.

Но тут своё слово сказал Угэдэй:

– Это воины, – сказал он, – убивать их нельзя. На моей памяти ни один из воинов не смог одолеть чаши Чингисхана и остаться на ногах. За что же нам хоронить этот добрый обычай? А как гласит Яса: «Человек, одурманенный вином, не может отвечать за свои поступки и поэтому достоин снисхождения».

– По-твоему, если этот пьяница смог выпить содержимое ханского кубка, значит, он хан? – скептически ухмыльнулся Чаготай.

– А может, это сам Великий хан требует перерождения, – раздались робкие голоса поддержки.

– Наш священный долг помочь ему в этом, – обрадовался поддержке Угэдэй.

– По закону Ясы, эти люди должны умереть, – раздался непререкаемый голос Чаготая. – И я не позволю, чтобы грешники ушли от ответа лишь потому, что они вместе с тобой вкусили вина и женщин.

«Вот гад, женщин-то не было», – заозирался я обиженно по сторонам.

– Вот сволочь! – пробубнил себе под нос Угэдэй. – И зачем только отец поставил этого зануду Великим Хранителем Ясы.

– Хорошо, брат, – вдруг сдался Угэдэй. – Давай Божий суд. Кто из них останется в живых, того и правда.

– Ещё чего не хватало! – сплюнул я пренебрежительно. – С побратимом биться не желаю.

– Тогда казним обоих, – сокрушённо развёл руками оруженосец хана.

– Великие ханы, дозвольте слово молвить! – обратился я к ханам, как и следует по русскому этикету отбив земной поклон.

– Валяй! – махнул железной перчаткой Угэдэй.

– Дозвольте нам с другими сволочными негодяями силушкой померяться? Несподручно нам друг дружке головы рубить. Братья мы всё же, хоть и названные.

– Ну что? – Угэдэй взглянул на Чаготая.

– Да шайтан с ними, а не то и вовсе зрелища можем лишиться, – сдался тот.

– Дозволяем, – сурово кивнул подбородком Угэ- дэй. – Но гляди, Джучи, ты сам этого пожелал. Вывести ему того убийцу, что взят был у подножья горы Бурхан- Халдун.

Это были последние слова, что я смог услышать, после чего в голове у меня что-то щёлкнуло и я оказался сразу во сне и наяву.

«Это что ж, Соловей-разбойник, что ли?» – подумал я, разглядывая огромное чудище в рваных одеждах.

Тот же, щерясь беззубым ртом, не преминул напомнить о своей бандитской сущности.

– А сколько я зарезал, а сколько перерезал, а сколько душ безвинных загубил, – заголосил он по фене.

– Чё, фраерок, фарт не катит? – поинтересовался я. – Пообносился, как бомж с помойки. Честный блатной даже в очко с тобой перекинуться не сядет.

– Век свободы не видать, я по жизни свистуном в законе был, – окрысился он. – Сейчас тебя на пику подсажу, и хозяин послабуху реальную даст.

И Соловей свистнул. А как он свистел! И «Яблочко», и «Эй, ухнем», и «Крутится-вертится шар голубой». Ну просто заслушаешься. Но, видно, время его поджимало, и он, наскоро исполнив весь неприхотливый репертуар, вынув из рваной штанины стилет, прыгнул на меня.

– Откуда ты, голубь, выискался? – поинтересовался я, вырвав тычину и легонько дав Соловью по немытой шее.

– Царевна меня послала, беда у неё. Если не выручишь, говорит, быть ей навеки опозоренной и с тобою разлучатою.

– Как звать царевну ту?

– Адзи сказывалась.

– Где найти мне её?

– Скоро, поди, встретишь, гонят её полоном к самому Угэдэй-хану.

Со свистом рассечённый саблей воздух обжёг моё плечо и вернул в реальность. Не было ни Соловья- оборванца, ни разговоров о чуде-царице, передо мной стоял свирепый меркит по прозвищу Бездонная Бочка. Это он на днях в пьяной драке порубал весь ханский патруль и тоже хотел Божьего суда.

«С каким контингентом приходится работать!» – огорчённо вздохнул я и отскочил в сторону. Бочка, отчаянно вращая двумя саблями, так и норовила переехать меня всей своей массой, аж обручи скрипели. Противник был сильным, но глупым. Ещё ни в одной схватке я не встречал врага, который бы бился так неразумно. Как я понимаю, виной всему отсутствие начального образования и знания элементарных правил сил тяготения и энер- ции. Проще говоря, дрался он бесхитростно, не по науке, уверенный в том, что у кого кулак больше, тот и победит. А, как я уже говорил, со мной так нельзя. Сабельные удары уходили куда-то в сторону, движения были неуклюжими. Над ним уже начали смеяться его же кореша, а это самое последнее дело.

Представляете, что такое смеяться над человеком, у которого под девятью сантиметрами лобовой брони с трудом трепещется пара недоразвитых извилин зачаточного состояния? То-то и оно, ребёнок ещё не родился, а его уже разговаривать заставляют. Тут было уже не до эстетики. Поэтому я не стал затягивать поединок и, поднырнув под занавес от сверкающих сабель, проткнул противнику живот. Тот, не веря своим глазам, посмотрел на хлынувшую кровь и, прокричав что-то нечленораздельное, в предсмертном броске попытался прихватить меня с собой. Но его сабли вновь поймали пустоту, а их хозяин неловко завалился набок и затих.