Страница 3 из 3
- Цена назначена, приговор произнесен, одна жизнь - за три, три за одну, я - третий, и нет спасения...
Наконец Боров перестал бить¸ и я тихо сполз ему под ноги. Он нагнулся, плюнул мне в лицо, потом продолжил:
- Это щенок где-то там, в тебе, мерзость. Так пусть слышит - не будет третьего. И спасения не будет. Я разрежу вас на кусочки и продержу у себя до утра. Ты отправишься обратно в пустоту, мерзость, душа этого щенка будет вечно выть среди старых надгробий, а его шлюшку будут насиловать снова и снова, и снова, и снова. Ведь я - тоже Изад!
Туша уплыла куда-то в сторону, я скосил глаза и увидел, как Боров подошел к столу, опять появившемуся в комнате, и взял здоровенное мачете. Ну, Дигори, - это конец? Что ты будешь делать теперь?
И мальчишка внутри меня взвыл. Боль переломанных костей, ярость огня, пожирающего плоть и страдания тела, несколько часов молившего о смерти были в этом вопле. Он начал сжигать свою душу и сила его безумия выплеснулась, разливаясь по телу раскаленными струями. Меня подбросило, как на пружине, я вцепился в жирную руку, уже занесенную для удара, и сломал ее. Подхватил мачете, выпавшее из ослабевших пальцев Борова, и воткнул ему в пузо.
Комната опять приобрела давешние очертания. Вернулась аляповатая роскошь и стол, заваленный едой и бутылками, трон-стул и недвижимые тела двух амбалов. А возле моих ног колыхалась туша Борова, жалкая и скулящая. Жирные окровавленные пальцы елозили по рукояти мачете, силясь вырвать его из тела. Пинком ноги я отбросил их в сторону, взялся сам и повел лезвие вверх к груди, вспарывая эту свинью, наполняя комнату вонью крови и дерьма.
- Как умирают свиньи, свинья? - я смотрел в поросячьи глазки и видел лишь безграничный страх, - Под ножом мясника.
***
Полутемная комната с подслеповатым оконцем, ведро в углу и тощий матрас, на котором лежала она, безвольная и изломанная. Мордашка, когда-то бывшая милой, синяя и опухшая от побоев, заплывшие глаза. Густые каштановые локоны, залитые засохшей уже кровью. Я подошел и присел рядом, прямо на пол.
- Кто ты? - ее губы шевелились с трудом.
Вопросы, вопросы. Глупые и ненужные. Но она имела право знать.
- Мальчишку звали Дигори Изад, - начал я, - и он любил. Любил так сильно, что отдал душу, чтобы спасти тебя. Глупый, желторотый щенок. Спасти одну жизнь - отдать три и собственную душу. Я - посылка. Посылка Изада. Для тебя.
- Не надо. Отпусти его.
- Поздно. Цена уплачена. Приговор исполнен. Мне осталось только одно.
Я опустил руку ей на лоб и жизненная сила троих, умерших от нашей руки, начала перетекать в девушку. Залечивая раны, наполняя энергий и волей к жизни, стирая воспоминания последних дней, воспоминания обо мне и мальчишке.
- Забудь и спи. Для тебя наступит утро.
***
Я стоял у открытого окна и вдыхал запах соли и водорослей. Дождь прошел. Небо серело на востоке. Скоро рассвет проглотит остатки ночи и зальет лабиринты кривых улочек, расплескавшись среди кирпичных уродцев-зданий. Лишь стылый октябрьский ветер все также будет гонять мусор по мостовой, злобно впиваясь в лица прохожих. Время идет, но некоторые вещи не меняются. Через несколько минут я уйду обратно, дожидаться очередного зова.
Я закрыл ставни и вгляделся в отражения в оконном стекле. Я смотрел в свои собственные глаза, силясь различить хоть что-то, но видел лишь пустоту. Ты сгорел, мальчик, как и многие до тебя, сгорел без остатка, отдал душу, чтобы присоединиться к тому, о чем я знаю не понаслышке. Три жизни за одну. Но, такие как ты, платят наивысшую цену. Сжечь душу, что бы спасти жизни. Только так - и никак иначе. Иначе - только бесконечный шепот среди старых надгробий и забытых могил. Я всегда хотел спросить у тебя, и у всех, кто сгорел до тебя - стоило ли? Ведь пустоту не зря называют пустотой. Это окончательная смерть и небытие, без надежды и без возврата. Стоила ли твоя душа одной спасенной жизни и мести троим убийцам? Кем ты чувствовал себя, мальчишка, сгорая в огне собственного безумия - спасителем или палачом?
Как умирают спасители, мальчик? - Точно так же, как и палачи.