Страница 43 из 48
У ярицы всё веселье как рукой сняло. От неожиданности она затрепетала, задёргалась, даже ногами начала брыкаться словно косуля со страха. Изначально дыхание от возмущения перехватило, и она, даже не видя себя поняла, что покраснела, как только что стоявшие перед ней пацаны. Девку никто и никогда в жизни на руках не носил и пусть бы попробовал! И вот, на тебе.
Зорька, не зная, как себя вести, но уверенная что сопротивление бесполезно, довольно быстро замерла, а перестав дрыгаться, оценила своё положение как привилегированное, и даже успела загордиться тем, как он к ней относится. Прижатая к мощному мускулистому телу она интуитивно в противовес обмякла. Ощущение, как про себя подумала кутырка, офигенное. Даже где-то в душе мелькнуло некая симпатия к этому грубому мужлану.
Но тут ариец, донеся рыжую до входа в своё жилище, резко опустил её на ноги. Притом проделал это достаточно грубо. Даже не поставил, а небрежно бросил, что ли. По крайней мере, ярице это не просто показалось, а была уверена в этом. Отчего тут же забыв про то где она и в каком положении, умудрилась по-настоящему обидеться, а обиженную Зорьку все девки в баймаке обходили стороной, потому что из простой оторвы, ярица превращалась в невыносимую стерву, и непременно добивалась того, что обиженными становились все, кто был рядом.
– Залазь, – тихо рыкнул молодой ариец, не обращая внимания на надувшуюся кутырку.
Рыжая на волне короткой девичий памяти, напрочь забыв всякий страх, со злобой метнула на мужика сверкающий яростью взгляд, поджав губки в высшей степени стервозности, но тут же упёрлась в ещё более зверские глаза. Мгновенно дёрнулась как от удара в лоб, запаниковала, наконец-то вспомнив кто она и где находится, и уходя от неминуемого удара, морального или физического, ей как-то было без разницы как её будут бить, быстро юркнула в кибитку, понимая каким-то внутренним чутьём, вот теперь уже точно ничего хорошего ждать не приходится. Вернулся страх перед зверем, он вновь стал сволочью, превратившись в изначального урода, что только и делал что пугал, делал больно и издевался.
Прошла куда указал, потупила взгляд, уставившись в пол, застеленный соломой. Даже не предприняла попытки оглядеться по сторонам, и рассмотреть помещение. К ней вернулся сковывающий ужас что был в самом начале, когда он сбросил её с повозки за ногу. Молодой ариец, только что казавшийся ей ласковым и заботливым, снова превратился в злого людоеда, и от него повеяло холодом смерти. Зорька аж всем своим голым телом, особенно задницей почувствовала опасность. Неужели его так разозлила безобидная шалость с этими мальчишками, спрашивала она себя, вспоминая скрученную фигу.
Мужик приказал сесть на лежак. И как только рыжая пристроилась на застеленные шкуры, он с какой-то озлобленностью как ярице показалось, с силой швырнул ей на голову меховое одеяло
Зорька вздрогнула, думая, что он её ударил, запаниковала от наступившей темноты. Тут же с ошарашенными глазами вынырнула из накинутого покрывала, и сообразив в чём дело торопливо закуталась в него по самый нос, почувствовав при этом хоть какую-то эфемерную защиту. Ну, или, по крайней мере, возможность в нём укрыться, рассуждая по детской наивности, что, укутавшись с головой, потеряется. И раз не видит злого мужика, значит спряталась.
– Ешь. Голод не тётка, и голову не забивай, пока. Сначала еда, – потом разговоры.
– О чём? – машинально и не задумываясь ляпнула рыжая, и получилось это по интонации с неким вызовом, и больше походило: «да пошёл ты, мразь».
Тут раздался мерзкий хруст костей от большой жареной птицы, что лежала перед ним на тёсаной доске, стоящей на четырёх брёвнышках по углам, и мужик буквально взревел:
– Я тебя предупреждал, кажется, что дважды не повторяю!
В мановение ока, паника без разбора накрыла бедную кутырку с её лохматой головой и одеялом, куда она полностью запаковалась. В состоянии липкого ужаса, девка не только зажмурилась что было силы, но и втянула голову в плечи. Ярица была уверена, что её сейчас будут бить, и похоже, чем ни попадя. Она даже успела отругать свой длинный язык. Обозвать себя дурой, тупицей и приказывая этой дуре в рот воды набрать и помолчать, пока все эти непонятки что с ней происходят, хоть немножечко прояснятся.
Время шло, но бить он её не стал. Даже ничем не швырнул. Зорька, сидя под одеялом с зажмуренными глазами в собственных фантазиях отчётливо представила, как он замахивается, но видимо поняв, что, ударив пигалицу даже ладошкой, прибьёт к * матери, и поэтому передумал. А она ему нужна была живой. И Зорька понимала для чего. Даже в этой страшной для неё ситуации она не отказалась от своего предположения, что ариец своровал её из баймака исключительно для постельных утех. И поэтому избиение откладывалось. Но и высовывать свой нос из-под меха всё-таки не решилась.
Было слышно, как он ест. Молча. С жадностью. А у рыжей аж живот скрутило от запахов и слёзы лились от осознания того, что он ест, сволочь, а она голодная. Есть хотелось очень, но вылезать из своего укрытия кутырка боялась ещё больше, чем есть.
Просидев весь обед принюхиваясь и прислушиваясь к любому шороху, осталась девонька голодной, изойдя на слюну. Зорька ни о чём не думала. Она просто сидела, трясясь как мышь и в очередной раз плакала, жалея себя.
А потом вспомнился родной кут, мама, ярицы-подруги. Что-то они делают? Кинулся ли баймак её искать? А если артель кинулась, то почему по следам не догнала? Ехали-то эти коробки по степи еле-еле, никуда не торопясь.
Молодуха, что пёрла из неё в бане куда-то напрочь запропастилась, будто не было, и наружу вылезла зарёванная кутырка. Именно такой она себя и представила. Не нужны ей стали ни арийцы, ни свои мужики. Ни нужна стала взрослая жизнь пропади она пропадом. Девка хотела к маме, как последняя посикуха. Зорька уже не прислушивалась к звукам, не следила за этим «зверем» и поэтому не заметила, как он закончил есть, встал и вышел.
Мужик заговорил со стороны входной занавески абсолютно неожиданно, и рыжая снова вздрогнула, и как бы ни хотела, но ей пришлось вернуться в этот нескончаемый день кошмаров и мучений. Но вернулась она уже не запуганной кутыркой, а вполне себе успокоившейся молодухой, злой и голодной.
– А теперь слушай меня внимательно.
«А куда я денусь», – обречённо подумала рыжая, – «зверюга ты тошнотная».
– Я помылся, наелся, напился и поэтому добрый, и великодушный.
Параллельно тому, как он говорил, растягивая фразы и делая длинные паузы, как бы с некой сытой леностью в голосе, девка, лишь шевеля губами под одеялом вставляла в эти паузы нелицеприятные комментарии. Кутырка подобно маленькой злобной собачонке постоянно тявкала и огрызалась, постепенно превращаясь из покорной трусихи в сущую язву и рыжую оторву, но, тем не менее пуганную.
А кто запретит? Она же про себя его обзывает, а эта сволочь, как и все сволочи мыслей слышать не умеет. Лица он с гримасами не видит, потому что оно спрятано под мехами. Поэтому у Зорьки была полная свобода волеизъявления, правда только в пределах накидки.
Рыжая почти на каждую его реплику вкручивала гнусное оскорбление, и ещё при этом умудрялась корчить злобные рожицы. Вот только сначала у неё было как-то бедно с фантазией. Гнусности выходили какие-то однобокие – говнистые. И помылся-то он говном, и наелся того же в неимоверных количествах, ну и так далее.
– Даю тебе выбор, притом не один, а несколько.
«А я тебе высер», – язвила про себя злобная кутырка, – «и то же хоть завались говном с горой выше головы».
– Даю слово. Что исполню то что выберешь. Я так решил.
«Да засунь ты его себе в белую жопу».
– Первый выбор. Ты отказываешься жить.
«Ага, размечтался, * говно собачье».
– Я с удовольствием порублю тебя на мясо. И сварю суп.
От такого поворота её внутренняя язва обо что-то запнулась и на выдохе подавилась. Зорька, вытаращив глаза сначала даже не поверила в услышанное.
– Мясо у тебя молодое. Суп должен получиться съедобный.