Страница 9 из 10
Дальше все было делом техники. Вынырнув через неизвестное количество времени – никто и никогда не мог вычислить, сколько все-таки происходило времени во время перехода, мы были остановлены системой планетарной охраны. Десяток роботизированных боевых станций, руководимых Главной артиллерийской Базой, охраняли выход «червоточины». Настроенных, хвала моей предусмотрительности, на биополе моего мозга.
Благополучно миновав охрану, мы отправились на планету. Оставив за собой бездну возникших проблем…
Я говорю – мы, хотя правильнее было бы сказать они – мои доблестные и верные соратники. Я же, полумертвой тушкой болтался где-то в недрах спасательного корабля.
Но зато теперь в систему безнаказанно не мог проникнуть ни один корабль, а значит, мы остались предоставлены сами себе, по крайней мере, на первое время. Что было, конечно, совсем неплохо, но… понимая логику моих бывших соратников, я точно знал, что они не отступятся. Ведь зная топологию «червоточины», легко вычислялись координаты точки выхода. А значит, о тайне нашего нахождения можно было смело забыть.
И судя по полученным показаниям, которые я прочитал, завернувшись в одеяло и тихонько фыркая от злости, они все-таки предприняли попытку прорваться, потеряв при этом часть своих кораблей. Теперь они знали, что я здесь, что задумал нечто нарушающее статус-кво и не собираюсь ставить их об этом в известность. А они знали цену моей хитроумности, мои бывшие коллеги. Но и я знал, на что они могли пойти ради своего благополучия.
Не сумев пройти в лоб, Корпорация, скорее всего, организует подход военных кораблей более изощренным путем – абсолютно недоступных точек космоса почти не существовало. Всегда можно было воспользоваться другими тоннелями, ведущими в соседние области, и уже оттуда, тихим гиператомным ходом, добираться до Теслы. А уже потом брать меня за горло…
Первая кровь пролилась, следовательно, все стороны понимали – война идет за что-то ценное.
Я шепотом произнес вслух – «война». Поперекатывал на языке это простое слово – пять букв, которые несут за собой смерть. Слово, которое легко произнести, но невероятно трудно затем остановить безумие, следующее за ним.
Алекс удивленно глянул на меня своими чудными глазами, и я успокаивающе кивнул. Кажется, он понял ход моих мыслей. Да, друг – мы теперь находились в осадном положении.
Я прикинул – у нас есть пять-шесть, а при удачных обстоятельствах все восемь месяцев, пока флот Корпорации прибудет к Глизе. И можно было не сомневаться, что он не будет торговым, а значит нашей охране, достаточной для защиты довольно-таки узкого выхода «червоточины», не выстоять против боевой армады, атакующей с двух сторон, по всему объему прилегающего космоса.
Вот и весь оставшийся срок нашей жизни – именно в этот период, мы должны были либо благополучно реализовать наш план и суметь проинформировать все человечество о полученных результатах, либо бесславно погибнуть, пополнив когорту проигравших и забытых бунтарей…
Ко всему этому, лично меня ждало еще одно, и весьма серьезное решение – судя по полученному докладу, Кокон моего сына прибыл на Теслу вместе с нами. Получив серьезные повреждения при перестрелке, погруженный в анабиоз, он до сих пор находился в корабле, ожидая моего вердикта…
Учитывая все это, задача выживания станции становилась все более и более настоятельной. Да и не привык я сдаваться просто так…
*– Грогги – ухудшение состояния боксера, после получения им удара в подбородок.
ГЛАВА 4
Серж, странно бликуя желтоватым светом, свернувшись и поджав ноги к подбородку, лежал в медицинском блоке. В изогнутой плоскости защитного экрана отражались медицинские приборы, лампа на потолке и мое деформированное лицо. Тонко пищал анализатор, создавая атмосферу безнадежности и тоски, так знакомую мне по годам, проведенным в стерильных медицинских палатах. Я смотрел на покрытое потом и сведенное в судороге лицо Сержа, и горестно размышлял о превратностях судьбы, собравшей нас всех в этом странном месте, со странной целью и с неясными результатами.
– Ему уже легче, – резкий и сухой голос вырвал меня из потока невеселых мыслей.
Я оглянулся и наткнулся на жесткий и изучающий взгляд черных глаз, смотрящих с откровенно еврейского лица, со всеми его «выдающимися» подробностями. Агнесса Рубинштейн, космобиолог в человеческом теле, без улыбки смотрела на меня, непрерывно протирая носовым платочком очки в холеных руках.
– Первое время процесс адаптации проходит тяжело, но затем его интенсивность уменьшается, и… – она перевела взгляд на стекло, – я думаю, очень скоро это будет происходить безболезненно. Как… как поменять Кокон.
Что-то неуловимое и неприятное проскользнуло в ее тоне, и я внимательней присмотрелся к ней. Черт! Под ее правой бровью, прямо сквозь кожу, просвечивали четыре маленьких точки. Видимые только опытному глазу, они означали одно – передо мной стоял один из высоких чинов Нео-Луддитской партии!
Я еще раз удивился иронии дочерей Ночи, плетущих наши судьбы на веретене Ананки**. В одной горячей точке собрать столь непохожих людей – это надо было очень постараться. Я мог ожидать увидеть здесь кого угодно – хоть ветхозаветного певца Элвиса Пресли, живого, здорового и веселого, но только не представителя древнейшего движения, возникшего кажется еще в начале девятнадцатого века.
Сквозь столетия они пронесли свою ненависть к машинам, проецируя на них свой страх перед прогрессом. Сменялись формации, появлялись и исчезали государства и страны, человечество в своем неудержимом движении рвалось в техническое будущее, а последователи мифического Неда Лудда, первым уничтожившим два чулочных станка в не менее мифической Англии, продолжали существовать и множить число своих сторонников.
Я-то всегда считал, что дело тут в первобытном страхе людей перед загадочной мощью механизмов, способных выполнять быстрее и качественнее почти любую работу человека. Удел примитивных личностей, неспособных смотреть вглубь происходящих процессов и умеющих, разве только что на прямое и насильственное уничтожение чьей-то собственности.
Хотя, надо признать, бывали времена, когда они набирали серьезную силу и становились настоящими противниками. Особенно когда управление этим, в общем-то, стихийным движением, перехватывал умный и авторитетный человек. Например, Риджерс Крупп. Но, насколько я помнил – и он и его партия была разгромлены лет сто назад.
А Агнесса Рубинштейн, при всей своей суровости, не выглядела на столько. От силы сорок, сорок пять, честно прожитых в настоящем человеческом теле, лет.
Она, опустив подбородок, угрюмо смотрела мне в глаза. В этом упрямом взгляде угольно-черных глаз бурлило и непростое прошлое ее народа, перемешанное с непонятным мне вызовом, и любопытство человека, впервые встретившего представителя столь ненавидимой ею власти. Ведь она прекрасно знала кто я, и какую роль сыграл в продвижении человечества по тернистой тропе прогресса.
Жизнь научила меня никогда не отбрасывать любые возможности и, если хоть на секунду принять допущение о выживании луддитов после последнего разгрома, произведенного не без моей помощи, то присутствие здесь столь высокого представителя партии говорило только об одном. Мой проект не только не выдержал испытания тайной, но и привлек к себе внимание, таких непохожих друг на друга, людей и сил.
Во мне начало подниматься глухое раздражение. Столько лет этой возни, столько крови и смертей – мне это надоело до чертиков. Умные, но при этом потерявшиеся люди кладут свои жизни на алтарь непонятных самим себе идей, захватывая при этом умы незрелых последователей, заставляют и их платить непомерную дань своей гордыне. Это продолжается много и много веков. Боже! Как я устал от всего этого!
В глазах на секунду помутнело – я успел только увидеть, как в испуге отшатнулась Агнесса. Равновесие быстро восстановилось, но странные изменения в зрении остались – мир вокруг как будто поменял свою окраску. Все выцвело и потеряло четкость очертаний.