Женщина на фоне…

Сегодня существует мнение, что неустанные призывы средневековых идеологов к сексуальной аскезе и супружеской верности были вызваны также тем, что якобы в те времена свирепствовали не только чума и холера, но и эпидемия венерических заболеваний. И отцы церкви, борясь с блудом и невоздержанием, пытались таким образом спасти европейское народонаселение от вымирания. Но, думается, это не очень убедительная гипотеза.

Известно, что изменения не только в эстетике, но и в этике и морали довольно точно отражаются в искусстве соответствующей эпохи. Что касается времен Средневековья, то в это время живописные изображения человека становятся худосочными, аскетичными, почти бесплотными. Единственные, кто мог изображаться обнаженным, но с фиговыми листочками на причинных местах, были Адам и Ева, поскольку тут уж поневоле приходилось следовать библейской трактовке появления первых людей. Все же остальные персонажи, изображаемые в красках, камне или бронзе, должны были быть одеты с ног до головы. Церковь, которая в ту пору была главным заказчиком произведений искусства, требовала, чтобы физические свойства человека не подчеркивались, не выпячивались, а давались лишь намеком. Прежде всего надо было выразить, подчеркнуть одухотворенность, порождаемую общением с Богом. Чтобы отвлечь взор зрителя от человеческого тела, художники и скульпторы этого времени с тщанием драпируют грешное тело в одежды с многочисленными ломкими складками…

Всякий идеолог знает, что для консолидации масс и пробуждения их пассионарности нужно предложить народу образ врага. Для католической церкви таким образом стали еретики, отступники и ведьмы. Поиском еретиков и отступников занимались в основном шпионы и добровольные авторы подметных писем. За ведьмами же охотились все сообща. Прежде всего надо было обнаружить среди женской паствы нечто из ряда вон выходящее, выделяющееся из серой массы. А поскольку сама природа женщин развила в них за годы владычества мужского пола изощренную интуицию (это прежде всего их повышенная эмоциональность, пугающая загадочность, немотивированность поступков), то легко было сформировать в мозгу прихожан пугающий образ ведьмы. Чем и воспользовались служители церкви, первым делом обнаружив нечистую силу в этом главном «вместилище греха».

Слово «ведьма» во всех языках происходит от слова «ведать». Скажем, английское witch (ведьма) – производное от wit – знать, ведать. В России ведьм и колдуний так и называли часто – «ведуньи». Но в отличие от цивилизованной Европы, в православной Руси на кострах женщин не жгли. Католики же с присущей им истовостью и методичностью для укрепления веры принялись энергично искать и искоренять нечистую силу в обнаруженных «ведьмах», очищая их огнем на костре (а заодно отправляя их на тот свет столь мучительным способом) или испытывая водой (чтобы проверить, является подозреваемая женщина ведьмой или нет, ее для начала бросали в водоем, и если она тонула, то подозрение с нее снималось). Сначала некоторых казавшихся странными женщин стали уличать в занятии черной магией и, как говорится, выставлять на общественный суд. Но потом этого церковникам показалось мало. Первобытная идея жертвоприношения оказалась весьма живучей. И сотни несчастных женщин, объявленных ведьмами, колдуньями и ворожеями, были брошены на костры инквизиции, запылавшие по всей Европе с благословения папы Григория IX, который превратил в 1232 году инквизицию в постоянно действующий орган католической церкви. В XV веке эстафету увлекательной «охоты на ведьм» подхватили новые инквизиторы. Кровожадность этих борцов с ересью совсем уж не знала меры. На площадях Женевы в начале XV века было сожжено 500 женщин, у которых под страшными пытками вырвали признание в их общении с дьяволом, в Бамберге – 600, в Вюртсбурге – 900. Всего же, по скромным подсчетам, за полтора века на тот свет различными способами было отправлено около 30 тысяч «ведьм». Особенно свирепствовала испанская инквизиция.

Некоторые феминистки склонны считать, что «охота на ведьм» фактически была войной закомплексованных мужчин с женщинами. Дескать, отдельных представителей мужского пола всегда пугали загадочность и непредсказуемость противоположного пола, поэтому они и предпочли увидеть в этом дьявольское начало. Гипотеза интересная, но маловероятная. Возможно, для некоторых священников жестокое обращение с «ведьмами» действительно было формой эротического садизма, но вряд ли подобного рода извращение носило столь массовый характер. Скорее всего, дело все же было в идеологической установке и массовом психозе. Но главный парадокс состоял в том, что именно женщины, которых христианская церковь почитала за сосуд зла и источник всех пороков, сжигала на кострах и поносила с амвонов, стали в конечном итоге главной и самой надежной опорой новой веры. Вот тут адептам фрейдистских теорий есть над чем поразмыслить.

Романтизация образа женщины в Средние века

В общем, женщине Средневековья можно только посочувствовать. Так и хочется уберечь ее от всяких бед и напастей. Что и стали делать благородные рыцари. Посвящавшийся в рыцари мужчина, среди прочих клятв, непременно давал торжественное обещание защищать беззащитных женщин. “Даме и девушке, – говорилось в одной из поэм о настоящих рыцарях, – никогда нельзя отказать в совете или помощи. Женщин должно уважать и всеми силами отстаивать их права”. Этот постулат фактически был положен в основу так называемой куртуазности (фр. courtois – изысканный, вежливый, любезный) по отношению к женщине. Данное явление, которое, конечно, было характерно лишь для высшего класса и его окружения, возникло в XII веке во Франции и Германии и нашло свое отражение в рыцарской поэзии этих стран.

Песнь мою я посылаю той, что желал бы видеть днем и ночью.

С той поры, когда я мог устами выражать свое ей восхищенье,

Минуло немало долгих дней…

Я одно имею лишь желанье: пусть споет ей эту песню тот,

Кто когда-нибудь ее увидит, ту, по ком тоскую я в разлуке…

И так далее в том же духе.

Рыцарская поэзия могла представлять собой как сравнительно небольшие рапсоды-послания, так и огромные поэмы о возлюбленных, которые ради любви претерпевали различные испытания и страдания. Общим для всех этих поэтических произведений был культ Прекрасной дамы и тема рыцарской любви, которую герой проносил сквозь годы.

Как ни парадоксально, но в отношении женщины и у церкви, и у куртуазного рыцарства можно обнаружить немало общего. Прежде всего это проявилось стремлении и тех, и других к доминированию в отношениях между женщиной и мужчиной духовного начала. Если бы последователи г-на Фрейда занялись анализом поэзии миннезингеров и прочих трубадуров, то они наверняка пришли бы к выводу, что именно неудовлетворенное сексуальное желание рыцаря, бродящего в поисках подвигов, и приводило его к подобного рода сублимации, то есть превращало подавленное эротическое чувство в возвышенный поэтический образ и рождало готовность пожертвовать всем, даже своей жизнью во имя высокой любви. Дело здесь в том, что рыцарское отношение к женщине во многом формировалось под воздействием образа девы Марии, что предполагало прежде всего асексуальную нежность и возвышенные чувства. Процитируем еще раз более прямо изъясняющегося по этому поводу г-на Райха: «Поскольку страстное стремление к оргазму подавляется, его энергия усиливает стремление к нежности, придавая ему форму почти неразрывной связи с мистическим переживанием… При этом оргазм и восприятие полового желания в биопсихике постоянно замещается мистическим возбуждением. Сам половой акт воспринимается как нечто унизительное». Проще говоря, рыцарская, романтическая любовь вытесняет мысли о возможности физического обладания объектом любви. В отличие от любви земной, плотской, это любовь небесная, возвышенная, платоническая. То есть возникает неразрешимое противоречие, о чем мы поговорим подробней во втором разделе, в главе, которая так и называется «Любовь небесная и любовь земная».