Пленники Сабуровой дачи

Подозревать неладное Галочка стала с того момента, как пришел вызов в Москву. Злополучная правительственная телеграмма, служившая нынче документом и для получения пропуска, и для железнодорожного проезда, кроме адреса и подписи секретаря вмещала только два слова: «Приехать немедленно». И хотя Морской говорил, мол, о цели вызова гадать пока не стоит, что телеграммы в военное время допускаются лишь на 20 слов, а значит, никаких объяснений в них быть не может, и вообще, что сейчас куда больше нужно волноваться о том, как доказать, что вызов касается их двоих, а не его одного, Галочке все равно было очень тревожно. На безопасное дело так не вызывают.

И, главное, бороться со всем окружающим ужасом можно было лишь одним способом – не щадя себя, идти, куда пошлют, чтобы сражаться с фашистской ордой и, если придется, отдать свою жизнь ради свободы будущих поколений. Только замужем-то Галочка была не за теми будущими, а за вот этим вот настоящим. Не в меру сегодня ворчливым, уставшим, но по-прежнему элегантным, обходительным и родным. Тем самым «настоящим», которое недавно в ответ на прямой вопрос: «А если пошлют на передовую?» ответил: «Разочаруются, конечно. В тылу от меня пользы существенно больше. Но, разумеется, сделаю все возможное, чтобы оправдать доверие».

Все это было очень страшно, но что поделаешь: жизнь продолжалась даже в военное время, и жить ее добросовестно – любить, стремиться, надеяться на лучшее – надо было даже в эти суровые часы.

«Мудрость заключается не в том, чтоб биться головой о стену, а в том, чтобы уметь быть счастливым внутри стен, которые не можешь сокрушить», – вспомнилась Галочке чья-то мысль, хоть и озвученная еще до 22 июня 1941 года, но в целом имеющая право служить сейчас источником силы духа.

– Какие хорошие у вас отношения! Настоящие! – говорила между тем Анна Степановна, восседая рядом с Галочкой на заднем сиденье авто. Только что Владимир, поблагодарив за приглашение, отказался от вечернего визита в гости к ее Дюшеньке, объяснив, что Галочка наверняка захочет провести свободное время вместе с дедушкой, а сам Морской тоже занят – должен навестить первую жену. Анну Степановну этот факт до крайности умилил. – Так здорово, когда люди друг другу доверяют! Я вот не уверена, что спокойно отпустила бы мужа в гости к бывшей жене… А вы – молодец!

– Ну что вы, – улыбнулась Галочка. – Во-первых, отпускать гораздо легче, чем запрещать. А во-вторых – мне бояться нечего! Раньше Владимир, конечно, был человеком увлекающимся. Любил жениться, так сказать. Я его четвертая по счету жена, представляете? – Тут Галочка, как положено, выдержала театральную паузу после ответного ошарашенного «ах» и лишь потом продолжила. – Но сейчас, прожив со мной уже три года, он, я знаю, свои взгляды на брак изменил. Раньше ему с женами везло: ни одна не отбила охоту жениться снова. Я – другое дело. Со мной любой поймет, что супружеская жизнь – дело хлопотное. Поймет и, значит, в новый брак не полезет.

Вот за что Галочке с самого начала понравилась Анна Степановна – так это за правильное чувство юмора. Вжавшись в мягкую спинку сиденья, учительница беззвучно хохотала, явно оценив Галочкину импровизацию по достоинству.

– Ну, тогда в другой вечер приходите, – сказала она, вдоволь отсмеявшись. – У душеньки Дюшеньки комната просторная, и он любит многолюдные сборища. Расстраивается, что сейчас, когда к его начальнику и соседу по квартире в одном лице реэвакуировалась жена, гости стали обходить его комнату и спешить к Рыбаловым. Люди соскучились по семейному уюту и вкусному чаю, а жена начальника, представьте, по дороге в Харьков организовала сборы похлеще, чем мы, и привезла четыре ведра прекрасной отстоянной воды без привкуса. Этой водой Рыбаловы всех Дюшиных гостей к себе переманили. Правильно же я рассказываю, дорогой?

Восседающий за рулем Дюшенька, которого на самом деле звали Андрей Иванович, несколько раз горячо кивнул. Галочка спохватилась, сообразив, что, несмотря на шум мотора их с Анной Степановной болтовня прекрасно долетала вперед, а значит, все пассажи про брак и бывших жен Морской тоже слышал. Впрочем, Галочка все равно потом сама бы ему все пересказала.

– Ну ничего! – продолжала воодушевленная поддержкой Анна Степановна. – Вскоре Дюшенька возвратит себе статус самого радушного хозяина. Мне комнату в том же доме и даже в том же подъезде дали, поэтому я помогу. Только баян надо будет найти. Какой званый вечер без музыки-то, да?

– Баян против вкусного чая? – засмеялась Галочка. – Даже не знаю, что победит!

– Мы победим! – откашлявшись, вмешался Дюшенька. – Потому что Владимир Алексеевич Рыбалов – начальник мой – во всем на высоте, а в бытовых вопросах недальновиден как пень. Вода их питьевая скоро кончится! Я вот как раз товарищу Морскому про непредусмотрительность нашего Владимира Алексеевича рассказ завернуть хотел, а вы своим щебетанием перебили.

Все притихли, слушая обещанную историю.

– Пришло нам месяц назад в военный отдел письмо от фронтовика, – начал Дюшенька. – И не кому-то там, а лично заведующему военного отдела горкома, то есть моему Владимиру Алексеевичу Рыбалову, адресованное. «Дорогой браток заведующий! – писал некий сражающийся в окопах лейтенант. – Мы с товарищем перед выездом на фронт решили, чтобы жизнь прошла не зря, взять да жениться на ком-нибудь стоящем. Пара дней у нас в запасе до отъезда из Харькова еще была. Познакомились с хорошими девушками, сходили в ЗАГС. Они обещали быть нам верными и ждать. Не знаю, как мой товарищ, а я переживаю. Прошу тебя: проверь и сообщи мне, жива ли моя жена и как держала себя при фашистах. На мои письма она не отвечает».

– Экий нахал! – не удержалась Анна Степановна.

– Вот и я так подумал, но мой Владимир Алексеевич Рыбалов – чудак-человек – просьбой проникся. Парень же, говорит, с фронта пишет, надо помочь! Что тут будешь делать? – Дюшенька притормозил, объезжая яму, и на миг замолчал, а Владимир расценил это как приглашение к ответу.

– Ну, – растерянно протянул он, – тут вам, наверное, к газетчикам надо было обратиться. Разыскали бы жену лейтенанта, взяли бы интервью. Если все в порядке, то и статья хорошая вышла бы, и объяснять, отчего с такими деликатными вопросами в душу девушке лезете, было бы легко. Репортаж о том, как жены ждут победы и возвращения мужей – святое дело. Если же все плохо, то лейтенанту этому лучше вообще не отвечать.

– О! – обрадовался Дюшенька, – сразу видно, товарищ Морской, ты в своем деле толк знаешь! Но мы тоже не лыком шиты. Вот прям как ты говоришь – так и сделали. Девушка, как оказалось, в своей квартире уже не жила, потому на письма и не отвечала. Разыскали репортеры ее новое место жительства, накатали статейку. Все чин чинарем – и любит она мужа, и ждет, и, по показаниям соседей, вела себя во время оккупации вполне достойно. Отправили мы тому лейтенанту газету на фронт. И что вы думаете? Приходит второе письмо, да еще понаглее первого. Вот, полюбуйтесь!

Рассказчик достал из кармана пиджака письмо-треугольник и протянул пассажиру.

– «Здорово, заведующий! – вслух зачитал Морской. – Прошу Лиду взять под твой контроль и обо всех предосудительных ее действиях сообщать мне. Знаешь ведь, время военное, а все девчата на подарки, на комплименты и на ласку падкие, а на передок слабы. Так что смотри и сообщай мне обо всем».

Галочка почувствовала, что густо краснеет. Ничего себе выраженьица!

– Редкостный хам и грубиян! – озвучила общее мнение Анна Степановна.

– Вот именно! – хмыкнул Дюшенька. – Теперь и мой Владимир Алексеевич Рыбалов это понимает. Говорит мне, разберись, мол, призови этого нахала к порядку. А раньше-то куда смотрел? Не ответил бы на первое письмо, не пришлось бы мне сейчас никому жалобы строчить. А так – что поделаешь – с целью воспитания у лейтенанта чувства меры в общении с людьми и уважения к женщинам придется снять с его писем копии да направить со своей припиской на имя начальника политотдела его части. Пусть разбираются! Хотя, конечно, очень мне это противно. Терпеть не могу такие ситуации. Но, как говорится, что ты больше всего не любишь, на том тебя судьба и тренирует. Эх…