Американская грязь

Лидия очень хотела бы ошибиться и все же в глубине души уже знала ответ. Одна из самых последних фотографий во второй папке: там, за столом на веранде, в окружении нескольких мужчин, сидел человек, который был ей так дорог. Широкие усы, характерные очки. Теперь стало очевидно, кто такой Ла-Лечуса. Даже после вина и праздничного торта у нее во рту по-прежнему сохранялся привкус его шоколадных конфет.

5

Дома в маленькой комнате Луки на прикроватной тумбе стоял ночник в форме Ноева ковчега. Не слишком яркий, он давал достаточно света, чтобы видеть, где босые ступни мальчика соприкасаются с плиткой, когда посреди ночи тот вдруг просыпался от кошмара, скидывал с себя одеяло и бежал к Папи. Поэтому теперь, проснувшись в гостинице «Дукеса Империал», он был в растерянности. Разглядеть что-либо в темноте не представлялось возможным. Усевшись в незнакомой постели, он свесил ноги на пол.

– Папи?

Сначала мальчик всегда звал Папи. Подходил к кровати родителей с его стороны, хлопал отца по плечу – и тот укладывал Луку рядом, обхватив его рукой, и никогда не отправлял обратно к себе. От отцовской подушки немного пахло янтарной жидкостью, которую Папи пил перед сном. С Мами было здорово в дневные часы; но Папи оказывался лучше, бесконечно лучше, когда приходилось терпеть ночные пробуждения Луки.

– Папи! – снова позвал Лука. Его голос странно разносился вокруг, не натыкаясь на стены.

Вцепившись пальцами в толстое одеяло, мальчик попробовал по-другому:

– Мами?

Где-то рядом слышалось дыхание, которое на миг прервалось, а затем прозвучало:

– Я здесь, мой милый. Иди ко мне.

Мами. Укутав ноги одеялом, мальчик прислонился спиной к подушкам в изголовье – и тут все вернулось одним махом. Воспоминания о случившемся. Осознание, где они находятся. Из его тельца вышел весь воздух, коленки подтянулись к подбородку. Лука спрятал лицо в ладонях и закричал, сам того не желая: звук вырвался невольно. Мами быстро вскочила на колени и дернула выключатель прикроватной лампы. Комната озарилась светом, но Лука ощущал его лишь сквозь опущенные ставни своих век. Мать притянула мальчика к себе и, затолкав под него свои ноги, заключила в объятья; очень долго Лука просидел, сжавшись в комок на ее коленях. Мами не пыталась его утихомирить, она просто была рядом и держала его крепко-крепко. Казалось, они угодили в эпицентр бури. Спустя минут пятнадцать, когда худшее миновало, у Луки щипало глаза и он по-прежнему не мог расслабить мышцы, но, по крайней мере, снова дышал. Вдох-выдох, вдох-выдох. Его лицо опухло от слез.

Затем Лидия, одетая в одну из тех длинных футболок, что они купили в супермаркете, поднялась с постели. Лука скорчился от боли. Это мимолетное отчуждение вызвало в нем настоящие физические мучения. Лидия взяла со стола бутылку воды и вернулась к сыну.

– Я здесь, – сказала она. – Я никуда не ухожу.

Лука лежал на боку, свернувшись клубком. Мами открутила крышку и глотнула, а потом протянула бутылку мальчику. Ее черные волосы ниспадали беспорядочной волной. Лука замотал головой, но мать настаивала:

– Садись. Попей немного.

Он заставил себя сесть. Лидия приложила к его губам горлышко бутылки и стала понемногу его поить – так же она делала, когда сын был еще совсем маленьким.

– Мне однажды сказали, что единственное, что можно посоветовать человеку в горе, – побольше пить. Все остальное – просто chingaderas[17].

Мами снова выругалась! Уже второй раз со вчерашнего дня. Лука вытолкнул горлышко изо рта, сжав губы, и тогда Лидия вложила бутылку ему в руку.

– Попей еще, – велела она.

Кожа Мами покрылась пятнами, но была сухой; под глазами у нее лежали темные круги. Такого выражения на ее лице Лука никогда прежде не видел и теперь боялся, что оно останется там навсегда. Казалось, будто семь рыбаков поймали ее на свои крючки и теперь тянули в разные стороны. Один крючок был у нее во лбу, второй – в губе, третий – в носу, еще один – в щеке. Искаженное, перекошенное лицо. Она наклонилась к будильнику на прикроватной тумбочке, чтобы проверить время. В этот момент у нее из-под ворота вывалилось обручальное кольцо, и к нему по золотой цепочке скатились три других колечка. На фоне большого кольца Папи они теперь выглядели совсем крошечными. Мами спрятала цепочку обратно под футболку.

– Четыре сорок восемь, – сказала она. – Встаем, да?

Лука ничего не ответил. Он пил воду из бутылки. Лидия собрала свои растрепанные волосы в хвост и, снова поднявшись с постели, включила телевизор. Найдя канал с мультфильмом на английском языке, она сказала:

– Вот. Практикуйся.

На самом деле Луке не нужно было практиковаться. Он и так прекрасно знал английский.

Мами заказала в номер завтрак: яйца с тостами и фрукты. От одной мысли о еде у мальчика скрутило живот, поэтому он решил переключить внимание на что-нибудь другое. Он позволил своему взгляду зацепиться за телевизор, и его тело обмякло. Голова была как чугунная, нос заложило. Он начал тихонько дышать через рот, но, когда Мами зашла в ванную и включила душ, спрыгнул с постели и последовал за ней. Лидия сидела на унитазе, и мальчику пришлось ждать, прислонившись к краешку ванны. Потом настал его черед. Не потому, что ему хотелось, но потому, что он не мог находиться в комнате один. Лука сидел, спустив трусы к лодыжкам, пока не услышал, как выключился душ. Лука встал с места и спустил воду – как раз в тот момент, когда Мами отдернула шторку.

– Тебе тоже стоит помыться, – сказала она, заворачиваясь в полотенце. – Не факт, что в ближайшие пару дней представится такая возможность.

Лука взглянул на мамино отражение в зеркале и мотнул головой. Нет-нет, только не это. Он больше не может сидеть сжавшись в кафельных стенах, пока во дворике у бабушки гремит перестрелка. Мальчик снова помотал головой и зажмурил глаза, но это не помогло. Он опять переживал случившееся; его тело сжималось в судороге, дыхание сбилось. Из него вырывался не то плач, не то визг; он пытался перекричать грохот стрельбы в своей голове.

– Все хорошо, все хорошо, – зашептала Мами, обнимая его.

И хотя правды в этих словах было немного, Лука цеплялся за них из последних сил.

В конце концов Лидия решила помыть его в раковине мыльной водой и мочалкой, как мыла его совсем малышом. Шея, уши, подмышки, живот, спина, попа, пах, ноги и ступни. Она оттерла всю грязь, засохшую кровь, липкие кусочки рвоты. А потом вытерла чистого ребенка насухо мягким, теплым полотенцем.

Хотя Лидия и Лука ждали официанта с завтраком, стук в дверь заставил их дернуться. Горе сделало их нервными; тишина усиливала каждый звук. Лука нехотя согласился посидеть взаперти в ванной, пока Мами будет принимать доставку. Оставшись в одиночестве, мальчик принялся мычать себе что-то под нос, но это не было похоже на напев. Мелодии не получалось. Лидия разрывалась между двумя запертыми дверями. За одной слышалось нестройное мурлыканье сына, за другой – мужской голос, повторявший что-то про доставку и завтрак. Босая, она дрожащими руками отодвинула от прохода стул. Потом потянулась к дверной ручке. Ей хотелось встать на цыпочки и посмотреть в глазок, но как она могла? Что, если по ту сторону она увидит темное дуло пистолета? Если ее и правда ждет такая судьба, то нет, она не будет открывать дверь и приглашать ее войти. Задержав дыхание, Лидия положила ладони по обе стороны глазка. За дверью ждал молодой человек с тележкой, заставленной серебряными подносами. Он был одет в униформу. На его лице темнели рытвины от угревой сыпи. На груди – беджик с именем: «Иктан». С точки зрения безопасности, все эти факты ничего не значили. Лидия опустила пятки на пол, бесшумно прошла к комоду и достала из верхнего ящика мачете.

– Сейчас открою, минуточку! – крикнула она.

На ней был плотный халат, который она чуть раньше обнаружила в шкафу. Спрятав нож в один из мешковатых карманов, Лидия крепко ухватилась за рукоять. «Ладно», – вслух сказала она самой себе и наконец открыла дверь.

17

Зд.: хрень собачья (исп.).