Страница 4 из 8
Уже глубокой ночью, ближе к полуночи, первокурсники в сопровождении парторга, наконец, добрались до своих спальных мест и попадали на железные кровати, заправленные шерстяными солдатскими одеялами. Приятно удивило чистое постельное белье.
В строю остались самые стойкие и те, кому по должности полагалось оставаться на ногах: оба преподавателя, командир отряда Саша Твердов, боксер Пахомов и Вика Глазова. Привязав флаг к флагштоку Ендовицкий, подсвечивая себе карманным фонариком, потянул за капроновую верёвку на себя, и красное полотнище устремилось куда-то вверх.
– Эх, не видно, – с досадой сказал парторг, продолжая одной рукой тянуть веревку с привязанным символом, другой держать гаснущий прямо на глазах электрический фонарик, – еще и батарейки сели. Невесть откуда-то налетевшие непроницаемые облака затянули все звездное небо, скрыли желтую луну.
Товарищ Ендовицкий, гляньте, у вас флаг назад возвращается, – ткнул пальцем в сторону флагштока командир Твердов.
– Ох, ты! – беззвучно ругнулся Юрий Ильич, – узрев, как из чернильной темноты к ним медленно движется сверху алый стяг. – Перекрутил. И, как назло, ветра нет, флаг не развевается.
– А что, другого освещения нет? – прыснул в кулак Пахомов.
– Там над крыльцом есть, но лампочки перегорели, забыли заменить. Завтра исправим. Давайте еще раз попробуем. Подержите кто-нибудь фонарик.
– Юрий Ильич, нам все ясно, – выступил из темноты Полоскун, отмахиваясь сорванным листом лопуха от назойливых комаров, – пора закругляться, нам еще с Виктором Сергеичем надо до своего жилья как-то добраться.
– Я вас провожу, – громко хлопнул себя по шее парторг, убив сразу несколько жирных рыжеватых комаров, приступивших пить его горячую кровь верного ленинца, – вначале надо же убедиться, что флаг поднимается до самого верха.
– Юрий Ильич, раз флаг вернулся назад, то он, выходит, сделал полный оборот. Веревка же по кругу ходит, – высказал своё соображение Пахомов.
Через незашторенные окна стоявших неподалеку домов абитуриентов лился слабый свет. В его лучах можно было рассмотреть, как на лице парторга отображается мыслительный процесс. В какое-то мгновение показалось, что его голова взорвется, распираемая происходящей в ней борьбой.
– Возможно, – выдохнул Ендовицкий, снова протянув руку к веревке на флагштоке, – но проверить еще раз не мешает.
Еще дважды парторг заставлял символ Советского государства взлетать в темноту и с тихим шуршанием возвращаться на исходную. Но как он там, в вышине, гордо реет над деревней Петровкой, увы, не разглядел.
– Так, все, товарищ Ендовицкий, – молчаливый хирург Мохнатов больше не мог смотреть, как неутомимый парторг в третий раз потянулся к капроновой веревке флагштока, – довольно играть. Ребятам спать пора, да и нам тоже. Утром уже разберемся.
– Точно разберетесь? – Юрий Ильич выключил уже совсем едва тлевший фонарик и повернулся к говорившему.
– Разберемся!
– Так вас же не будет. Или вы придёте на подъем флага? Я, сам лично, приду, проверю.
– С флагом и с гимном мы совладаем, – махнул рукой Пахомов, – вы нам лучше скажите, где здесь у вас туалет и вода, чтоб помыться?
– Туалет там, – парторг показал в сторону выступавшего из темноты сооружения, похожего на сарай, а мыться вот здесь, – его рука показала на забор из дощатого штакетника с заострённым верхом, разделявшим женский и мужской дворики. При слабом оконном освещении тускло блеснули прикрученные к забору умывальники. – Вода в колодце, что за углом. Тут где-то во дворе железная печка стоит, и дрова в углу сложены. Растопите ее, нагреете воды, если холодная вас не устраивает.
– Простите, а что, девочки и мальчики в один туалет должны ходить? – изумилась Вика, все это время внимательно следившая за героическими потугами парторга.
– А что делать, – пожал он плечами, – издержки деревенской жизни. Но вы не отчаивайтесь, он разделен на кабинки.
– Кто он? – чуть не плача спросила Вика, снимая с себя гроздья комаров.
– Туалет! – почти выкрикнул парторг и вновь устремил свой взор на почти растворившийся в темноте флагшток.
Глава 2
Холодное утро выдернуло Твердова из кровати и выгнало на улицу ни свет, ни заря. Выбравшись из теплой постели наружу, он зябко поежился, глянул на часы: 05–30, взял висевшую на дужке кровати одежду, оделся и осмотрелся по сторонам.
В большую прямоугольную комнату впихнули 12 армейских железных кроватей с панцирной сеткой и расставили аккуратно, но непрактично: где-то широкие промежутки, а где-то маленькие. Две кровати возле самого выхода, остались пустыми. На остальных безмятежно спят будущие первокурсники, многие прямо в верхней одежде. Как сморил их вчера богатырский сон, так они и уснули, едва дотянувшись до подушки под казенной наволочкой, будучи не в состоянии нормально раздеться.
– Надо сказать местному начальству, чтоб две лишние кровати отсюда убрали, места тогда станет больше, – подумал командир отряда, нажав пальцем на кнопку выключателя и погасив зажжённую еще с вечера лампочку.
Справа от выхода – давно нетопленая кирпичная печь с чугунной плитой. Ее квадратная, чуть покосившаяся труба, упирается в потолок, три окна украшены бирюзового цвета шторами. Слева от выхода – стол с порезанной в нескольких местах голубой клеенкой и черно-белым телевизором «Чайка 206» Имеется даже стабилизатор напряжения, с намотанным вокруг него проводом под закреплённой на стене розеткой.
Твердов дотянулся до ближайшей форточки и распахнул ее, подставив лицо под струю свежего воздуха. В комнате, мягко говоря, за ночь хорошо надышали. Скрипнув рассохшейся дверью, Александр вышел на улицу, едва увернувшись от низкого косяка.
– Здорово, студент, – окликнул его веселый мужской голос.
– Доброе утро…
Из-за молочного тумана, окутавшего округу, виднелся только неясный силуэт.
– да мы не совсем еще студенты, только в институт поступили.
– Поступили, выходит уже студенты.
– Да, но посвящения в студенты у нас еще не было. Считается, что полноценным студентом можно стать, когда нам выдадут студенческие билеты. А до тех пор мы пока абитуриенты.
– А когда оно у вас, посвящение? – человек вышел из тумана и приблизился к Твердову.
Роста ниже среднего, лет около тридцати, голубоглазый, одет в простенькие серые брюки, мятый, надетый прямо на голое тело, коричневый пиджачишко. На голове серая от грязи «капитанская» фуражка со сломанным лакированным козырьком, давно не стриженые черные с волосы. На его загорелом лице вместо бороды по подбородку несколько штук длинных волосинок. Незнакомец протянул Твердову руку.
– Сергей, можно просто Серега, – представился он, обдав Твердова сложным амбре, состоящим из смеси ядреного чеснока, плохого самогона, едкого пота и дешёвого табака.
– Александр, можно просто Саша, – пожал руку новому знакомому Твердов. – Чего не спите? Чего встали в такую рань?
– Да, можно на «ты», – улыбнулся Серега, – Мы же в деревне встаем завсегда рано и у нас тут все по-простому. Тебя как по батюшке?
– Иванович. Александр Иванович.
– Значит, проще звать Иванычем.
– А вас как?
– Чего, как?
– Ну, по отчеству как?
– А, брось, – Серега вяло махнул рукой и полез во внутренний карман засаленного пиджака за «Примой». – Все меня Серегой зовут. И ты зови. Я сосед ваш, – он привычно размял сигарету желтыми от частого курения пальцами, Чиркнул спичкой об край коробка, прикурил и жадно затянулся. – Моя квартира с вашей через стенку, – пояснил Серега, выпуская из себя через ноздри вонючий дым.
– Как это через стенку?
– Просто: дом-то хоть и одноэтажный, но двухквартирный. Без удобств, правда. С одной стороны, моя квартира в три комнаты, а с другой ваша, в две.
– Так у нас вроде бы одна комната.
– Раньше было две. Тут Вася Косяк жил. Бухал он крепко, помер года три назад. Хороший тракторист был, когда трезвый, и человек душевный. Да… Вот на этом самом крыльце, – Серега ткнул дымящимся окурком за спину стоявшего перед ним Твердова, – и окочурился. Ну, после этого тут никто жить не захотел. Председатель велел перегородку между комнатами снести и сделать общежитие для студентов. А то до этого они в старой школе жили. Новую двухэтажную из кирпича как сварганили, то старую разбирать не стали, приспособили под общежитие.