Страница 2 из 26
Живя в Женеве, под покровительством маленькой, но гордой мещанской федерации он познакомился с рядом банкиров и очень их зауважал. Но на долгий патронаж этой республики он особо не рассчитывал, хотя местные банкиры и ремесленники, особенно часовщики, ему нравились. О местных банкирах он даже пустил шутку, ставшую известной по всей Европе: "Если вы видите, что швейцарский банкир прыгнул из окна с третьего этажа, то смело прыгайте за ним - значит, он нашёл новое удачное финансовое начинание".
Но, на всякий случай, надо бы помириться со своим отечеством, но мириться лучше на границе, чтобы, смотря по обстоятельствам, перешагнуть или в республику или в монархию.
Когда Франсуа Аруэ купил эти запущенные поместья, то там жило не более восьмидесяти человек на два поместья. Деньги и организаторский талант привели к тому, что вскоре заброшенное фернейское поместье было восстановлено. Как он и обещал своей племяннице, вскоре начала расцветать и округа. Энергичный прогрессор пришёл в эти земли. Надо думать, на благо местному населению, которое вскоре численно увеличилось на порядок. Старик на собственные деньги построил для своих новых земляков более ста домов, в которые пригласил жить хороших мастеров-часовщиков и гончаров. В основном это были беженцы из-за религиозных гонений. Стали осваиваться пустоши, вводится в севооборот новые, более доходные сельскохозяйственные культуры, наладилось и промышленное производство на капиталистических началах.
Так что выбор по приобретению никому не известных сёл Ферне и Турне был сделан продуманно. Теперь здесь старик нашёл, наконец, отдых от суеты и приобрёл прекрасные виды из окна своего замка. Совсем рядом была Женева, поэтому старый философ был доступен для посетителей, которые стремились к нему со всех уголков Европы. В Женеве философ смиренно жил по жизненной необходимости. Однако, по истечению четырёх лет, он уже не мог спокойно переносить затхлую атмосферу кальвинистского общества, где общественная и научная жизнь двигалась в целом ряде поколений в тех же рамках, в какие втиснула ее жестокая рука великого реформатора Жана Кальвина ещё в шестнадцатом веке.
В Женеве кальвинизм прижился лучше всего, и был религией не только самых беднейших слоёв населения, как в других кальвинистских странах, например Голландии, но и богатых слоёв населения. Это произошло потому, что в странах с морским хищническим вектором развития, этой религии вскоре не нашлось места. А в Женеве не было морей. Никто не привозил в неё горы дорогих заморских товаров. Всё надо было создавать своими руками. Здесь не было условий, благоприятных для бурного развития экономической жизни и расцвета крупного хозяйства. У города были только талантливые и работящие жители. Город, отдаленный от моря и судоходных рек, лежал на южной оконечности большого озера; вследствие такого географического положения в нем долго сохранялись старинные уклады жизни. Для большинства населения средствами существования по-прежнему служили мелкие хозяйства и ремёсла. Здесь не было тех богатых на золото новых сил, которые при других условиях могли бы врезаться клином в его однородную массу. Среди ремесел было одно, издавна пустившее корни в этом городе и имевшее особый характер, обусловливаемый как весьма тонкой технологией, требовавшейся для него, так и приносимыми им крупными доходами: это было часовое производство. Часовых дел мастера составляли ядро ремесленного цеха, это были уважаемые зажиточные граждане, находившиеся в родстве с наиболее видными фамилиями города. Эти люди были добрые патриоты, всегда с оружием в руках защищавшие свой мир и веру. Многие из них были достаточно образованными людьми. Они могли работать не только уникальными инструментами, но и читать сочинения античных писателей. Впрочем, читать иную литературу строго возбранялось. Особенно всякие современные пьесы.
Именно часовое производство соединяло с внешним миром город, изолированный от соседей его неуживчивой религией и странным для многих образом правления. Часы были не просто прибором для измерения такого абстрактного физического явления как время, а предметом роскоши и статусной вещью.
Как-то так получилось, что заштатный городок, создал независимое государство протестантов среди католических монархий. Сознание того, что их город находится на острие протестантского движения, держало всё его пятнадцатитысячное население в постоянном напряжении. И это было оправдано. Независимость не создавала для населения райские кущи, где можно безмятежно предаваться неге. Как раз, наоборот, любой человек, способный носить оружие, мог быть призван на службу в любую минуту, врагов вокруг было море. С этим здесь было строго. Город защищала незначительная кучка наёмников, на наём которых выделялись деньги. Основную же ударную силу, составляло само население. Все способные к ношению оружия мужчины обучались военному делу на регулярной основе, независимо от их уровня квалификации в своём деле. Обучали их как свои, так и иностранные военные специалисты. Обучались горожане воевать на совесть.
В один из таких вечеров, лет за 30 до появления Аруэ в Женеве, маленький мальчик по имени Жан-Жак стоял недалеко от Новых Ворот и ждал с манёвров своего отца, мастера-часовщика Исаака. По окончанию учений и совместной трапезы отряды воинов вошли в город. Отряд вооружённых горожан, в котором находился отец мальчика, взял правее от Новых ворот и двинулся в сторону городской ратуши. Справа дороги был парк, а с левой стороны лютеранские молельные дома. Повернув налево к больнице и колледжу, что на банковой улице (впрочем, название этой улицы можно перевести и как сейфовая), они подошли на площадь Святого Антония, которая находилась напротив общественного фонтана и библиотеки. При свете факелов мужчины начали танцевать и петь воинские песни, что они обычно делали после успешных манёвров. Точно такое действо происходило и на рыночной площади города. Гремели трубы, барабанщики били в барабаны, раздавались звуки флейты, песни храбрых воинов далеко разносились в вечернем воздухе. В огне факелов колыхались тени. Своих защитников встречали жёны и сёстры, бегали возбуждённые дети. Все люди хотели приобщиться к патриотическому действу. Только в такие моменты эти люди раскрепощались, позабыв о бремени своих забот. Заботы, тяжёлый труд, выполнение церковных правил - всё это будет завтра, а сегодня бравые песни и веселье от того, что день прошёл удачно и никто не погиб.
Через несколько лет Жан-Жак напишет в своём дневнике слова своего отца, произнесённые ему в эту ночь: "О, дитя мое, люби всегда наш родной город. Погляди на этих людей, ты видишь, они друзья, братья, любовь и согласие царят между ними. И ты со временем посетишь другие страны, как я в моей молодости; на то ты и женевец. Но нигде в мире ты не увидишь подобного зрелища". Посещать чужие страны приходилось, чуть ли не каждому третьему женевцу. Чисто по экономическим соображениям. Город просто не мог прокормить лишние рты. Людям приходилось уезжать, кому насовсем, кому на время. Взамен уехавших прибывали эмигранты, в основном уже хорошие мастера их католических стран, которым, в свою очередь, пришлось уехать из-за религиозных гонений. Этот вечер и слова отца Жан-Жаку запомнились и ещё по одной причине. Когда он, вместе с уставшим отцом, шёл в ночной темноте к своей улице, называемой Главной, где был их фамильный дом под номером 40, совсем рядом со Стеной Реформации, то чёрт дёрнул его спросить у отца: "Отец, а дьявол может посетить наш город?".