Страница 18 из 27
– Хорошо ты ответил этому гринго, – похвалил Максима пожилой автохтон.
– Он был не гринго, а русский.
– Какая разница. Все подонки немного гринго. И у них не больше чести, чем у койота.
Выдав эту глубокую философскую мысль, достойную Кастанеды, меднолицый коренной житель этого континента надолго замолчал, втягивая и выпуская дым и наблюдая через ставший прозрачным прямоугольник в стенке палатки за далекими звездами. Птиц не было слышно, но где-то стрекотали сверчки. Или цикады? Рихтер привык к экзотическим краям и их фауне. В последние годы он бывал в таких местах едва ли не чаще, чем в умеренном поясе. Но отличать этих тварей не научился и даже не помнил, кто из них учил жизни Пиноккио в сказке.
«А какая у нас была литература! – вспомнил он бабушку. – „Буратино“ в сто раз лучше „Пиноккио“, „Волшебник Изумрудного города“ на голову выше „Волшебника из страны Оз“, а ихний Доктор Дулиттл с нашим Айболитом рядом не валялся…».
Германская ветвь семьи смотрела на это косо, но помалкивала, зная нрав бабули. Теперь Максим вспоминал и ее, и свое детство в Бремене – тоже городе из сказок, в реальности куда более прозаическом, – как далекий сон. Казалось, прошло целых полвека, так много всего случилось.
Перед сном надо было застегнуть противомоскитную сетку. Самой страшной напастью в этих краях были именно москиты, которые кусали молча, но еще злее северных таежных комаров Евразии. Правда, тут недалеко море, так что их не должно быть слишком много. Но и бродячие муравьи доставляли много хлопот, поэтому не стоило спать на голой земле. Видимо, даже в этом курортном уголке с экологией теперь не все в порядке. Десять лет назад, по словам местных, ничего подобного не было.
Селим – так вот каким было настоящее имя их товарища, который называл себя Сальвадором. Кто он был – араб, турок или курд? Интересно, каково это – поехать на другой конец света воевать, когда у тебя дома тоже жизнь не сахар?
Максим не знал. Сам он уехал от мирной и сытой жизни, проблемы которой – подсчет калорий в еде, выбор банка, чтобы взять кредит, и интерьера для гостиной – казались сейчас смешными. Но не жалел ни о чем.
Уехал от женщины, которая когда-то значила для него много, а потом если и не предала, то показала свое истинное лицо. Хотя, конечно, дело было не в ней. Просто Максим чувствовал, что делает теперь свое самое важное дело. Когда он узнал, что есть в мире уголки, где жизнь похожа на ад, то понял, что не сможет жить иначе, чем сражаясь с этим. И все последние месяцы, пока в нем боролись конформизм и эта тяга, древний призыв бросить все и поехать в военный поход, – казались только подготовительным периодом к настоящей жизни, которая началась теперь.
– А ты чего замолчал, новенький? – спросил бесцеремонный Гаврила. Доктор был старшим по их палатке. – О чем думаешь, Макс?
– Спорю на свои zapatas, про девчонку, которую оставил, – за него ответил молодой разухабистый партизан, которого «матадоры» должны были бы расстрелять следом за ним. Звали его Диего. Ботинки, на которые он собирался спорить, были обычными шлепанцами-«вьетнамками».
– И что, ждет она тебя? – индеец серьезно посмотрел на Макса из-под редких бровей.
Все остальные повернулись в его сторону и, казалось, затаили дыхание. В темноте, чуть добавив освещения взгляду (сами глаза при этом не светились, как было с более ранними моделями линз), немец увидел их заинтересованные лица.
– Дьявол ее разберет, – Макс уже чувствовал раздражение от местного менталитета. Там, где он жил или работал раньше, никто так не лез в душу.
– Не поминай нечистого, – худой партизан, с которым Макс еще не успел познакомиться, поправил нательный крест. – Если любит, значит ждет. Может, споем? Пожрать теперь дадут только завтра, чем еще заняться, если не петь?
Макс попытался возразить, но уже начали искать гитару. Когда ее не оказалось – командир конфисковал, – кто-то включил запись прямо из чипа в ладони, на манер караоке. И три голоса запели отличными, почти оперными тенорами песню про несчастную любовь. Нет, не пеона к дочери плантатора, а сына одного мафиозного дона к дочери его конкурента. И следующие пять минут пришлось все это терпеть.
Слава богу, когда песня была в самом разгаре, за брезентовой стенкой раздался гневный рык субкоманданте:
– А ну заткнитесь, дармоеды! Петь будете в Канкуне! Если живы останетесь.
Пришлось всем отправиться на боковую.
На душе было неспокойно, и Максу не спалось. Он думал о прошедшем дне и опасностях, которые им угрожали. Они были близко к городу. Он не до конца доверял этому Нефтянику. Вернее, его талантам. Да, харизма у того была на пятерку, но как командиру Макс поставил бы ему трояк с плюсом. Он краем глаза успел увидеть, как расставлены посты, как ведутся другие режимные дела. А велись они плоховато… И уж слишком легко бывших пленников приняли в партизанский лагерь. А ведь то, что их чуть не казнили псы режима, не делает из них автоматически борцов за свободу. Предатели и трусы всегда могут найтись.
Конечно, со своим уставом не лезут в чужой женский монастырь. Он военспец, но пока не командир, даже в своем отряде, а тут и вовсе чужой. Ему доверяют, но не настолько. И он чужак. Бывший враг. Пока не дорос до того, чтобы давать советы.
Хотя, если на той стороне сражаются такие же криворучки, то шанс есть. А так, похоже, дела и обстояли. Странные вещи творились в Канкуне. Почему на улицах почти не было патрулей? Они проехали через два покинутых блокпоста. Такое ощущение, что полиция не особо держалась за город. Почему? И где Корпус? Почему не вмешивается?
К утру явился Сильвио вместе с «чистильщиками». Их было не узнать. Тот, кто помоложе, подстриг свою приметную прическу, а тот, кто постарше, наоборот, обзавелся коротким каштановым «ежиком» волос – возможно, накладкой. Так что оба стали похожи, как близнецы. Свои плащи они сменили на неприметную гражданскую одежду – светлые брюки, рубашки типа гавайских. Теперь они смахивали на туристов, а не на специальных агентов, которые хотят, чтобы все знали об их статусе.
Макс ожидал, что такие же шмотки раздадут всему отряду, чтобы просочиться в город и слиться с толпой, но вместо этого они получили потрепанный зеленый камуфляж, в котором, похоже, кто-то ходил по джунглям, когда самых старших из них еще не было на свете. Это говорило о том, что при штурме города они будут не лазутчиками, а теми, кто пойдет в лобовую атаку.
«Ну что ж. Делай что должен, и будь что будет».
Их построили. Тем, у кого не было трофейных автоматов, раздали новенькие. Несколько человек получили даже энергопушки. Другие, а не те, с места вчерашней заварушки. Если это и были трофеи, кто-то уже успел их взломать и разблокировать. Макс тоже получил пистолет и рельсовую винтовку. Индеец Рауль – «отбойник», чему радовался как ребенок и повторял, что всегда мечтал разносить гринго на куски. Словом этим он называл даже, скорее, не американцев, а просто плохих людей.
Именно эта детская простота и чистота, граничащая со звериной жестокостью, была той общей чертой, которую Максим видел у девяноста процентов товарищей. Но он, как учили психологи, решил принять их такими как есть.
Одного из вчерашних соседей по автобусу Максим не увидел на построении. Как потом оказалось, его забраковали. Может, он был засланный шпик, которого «матадоры» хотели расстрелять по незнанию. А может, просто ненадежный. Сильвио сказал, что его отправили домой. Эвфемизм?
Было прохладно. Где-то вдали слышались разрывы, похожие на канонаду, хотя незнающий человек принял бы их за гром.
Оказалось, что объединенное командование повстанцев назначило генеральный штурм Канкуна именно на этот день. И их освободили из плена совсем не для того, чтобы они прохлаждались.
Подразделение Ортеги было далеко, и вернуться к ним до окончания боевых действий было нереально. Вместо этого Макс без особых проволочек был переведен в отряд Хименеса. Бойцов его называли просто – «вильисты» (Villistas) – по имени их символа, революционного генерала и героя далекого прошлого. Это были люди, внешне страшные, но добрые и душевные внутри. Которые могли отдать последний паек своему, но пристрелить или прирезать чужого без раздумий.