Я весь отдался северу

Степан Писахов

Я весь отдался северу

ОЧЕРКИ

Странички из дневника

Яркий звонкий юг мне кажется праздником шумным -- ярмаркой с плясками, выкриками -- звонкий праздник! Север (Арктика) -строгий, светлый огромнейший кафедрал. Простор напоен стройным песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для меня Арктика -- утро Земли. Жизнь на Земле только что начинается. Там теряется мысль о благах обычных, так загораживающих наше мышление. Если в Арктике быть одному и далеко от жилья -- хорошо слушать святую тишину. Незакатное солнце наполняет светом радости.

Север своей красотой венчает земной шар... Для знакомства с югом дважды был в Египте (1905-- 19@? гг.), был в Греции, в Италии, был в Самарканде. Хотел побывать в Индии, Китае, но солнце слишком жгло.

2зг"

На Севере лучи солнца более косые, спектр лучей более многогранен. В летние солнечные ночи солйце не просто светит, солнце поет! В зимнюю пору Север богат серебристыми жемчужными тонами.

В Риме меня просили научить серебристым тонам. Я ответил: "Это дает Север..."

В своих картинах я весь отдался Северу. Я здесь родился и вырос. Пока не был на юге, я вместе со всеми твердил о "сером севере", о "солнечном юге" и другую такую же чепуху. В 1905 году попал на юг. Проехал до Египта. По пути останавливался в Константинополе, Бейруте. С этюдником бродил по Палестине. Был в Италии, в Греции. Но, вероятно, это не то, что меня могло увлечь.

Красиво на юге, но я его не чувствовал, смотрел, как на декорации. Как на что-то ненастоящее. Через три месяца стал скучать, а через пять месяцев я был болен ужасной болезнью -тоской по родине.

Из Каира я торопился домой -- к солнцу, к светлым летним ночам. Увидел березки, родные сосны. Я понял, что для меня тоненькая березка, сосна, искривленная бурями, ближе, дороже и во много раз красивее всех садов юга...

НА НОВОЙ ЗЕМЛЕ . Из записок художника

Первый раз я ехал на Новую Землю в 1905 году на пароходе "Великий князь Владимир". В первом классе было только два пассажира -- правитель канцелярии губернатора и я. Это единственная поездка на Новую Землю, когда на пароходе были свободные места. Вышлщь-на Каяин Нос. Буря будто ждала нас. Тишина тые на мохнатых стебельках, встречались и на мысе Желания

Выгрузка и погрузка шли своим чередом. Губернаторский чиновник, весь перепачканный, вылез из-под дома. -- Что вы там делали?

-- Идолов искал. Обещал архиерею привезти. Не могу найти, а есть, знаю, что есть...

Идолы были. Мне их показали -- замазанных салом, закопченных.

-- Где вы их прятали? Чиновник все перерыл, всюду лазил.

-- Под собакой со щенятами. Собака чиновников-начальников не подпустит,-- отвечали мне ненцы.

Третья остановка -- Маточкин Шар. Горы Три Брата закрыты тяжелыми снежными тучами. Пила-гора стояла свободная. Белая полоска, как тропинка, шла по уступам хребта горы. По этой тропе легко подняться до вершины. На полдороге была небольшая туча, -- прошел как через холодный туман. Низко идущие тучи местами закрывали землю и море.

Бывая на юге, я нередко слышал восклицания: "Ах, как красиво!" Красота Новой Земли иная. Сады на берегах Средиземного моря, ботанический сад в Каире -- это казалось звучным, нарядным, как карусель пестрая с шарманкой.

Об Арктике кто-то хорошо сказал: -- Кто побывал в Арктике, тот становится подобен стрелке компаса -- всегда поворачивается к Северу.

Белого моря оказалась затишьем. За Каниным Носом море сделало "заготовку" и рвануло ветром, ревом. Пароход кидался, пытался опрокинуться.

В те годы были три становища, куда заходил пароход: Белушья Губа, Малые Кармакулы и Маточкин Шар. Были промысловые избушки в разных местах и на Карской стороне. Пришлось видеть избушки-вежи. Часто это было подобие шалаша из леса-плавника и старых оленьих шкур. В такую избушку забирались только спать или переждать непогодь.

Белушья Губа.

С берега послышалась ружейная стрельба и ударила пушка. Это приветствовали наш пароход.

По берегу носились собаки, подбегали к воде, входили на шаг-два в воду и лаяли разноголосно, звонко. Собаки, приехавшие из Архангельска, отвечали лаем с взвизги-ванием...

"Владимир" отгремел якорем, прогудел свистком и стоял в тихой бухте. С берега торопились гости...

Спокойные линии невысоких гор, редкие пятна снега. Несколько серых домиков, чумы. У самого берега склад. Захотелось идти по этой земле и послушать тишину...

В Белушьей Губе я впервые увидел ползучие деревья. Ива в местах, защищенных от холодного ветра, подымает ветки. Ствол ивы плотно прижат к земле.

Я видел много цветов -- ярких, пахучих. Их век короток, как коротко и лето за Полярным кругом. Но цветы успевают вырасти, расцвесть, дать семена.

На Карской стороне льды надвинулись на берег, а на берегу, почти рядом со льдами, крупные белые ромашки с оранжевыми серединами. Полярные маки, бледно-жел

На лето в 1905 году я остался в Кармакулах. Промышленники ушли на промысел. В становище остались старики да ребята.

Первой гостьей ко мне пришла старуха Маланья. В нарядной панице из белых камусов, расцвеченной полосками цветного сукна, Маланья села на пол у самой двери. -- Здравствуй, художник!

-- Здравствуй, Маланья! Проходи, сядь к столу. Маланья, медленно раскачиваясь, затянула что-то мало похожее на песню. -- Аа... ааа." аа...

-- Маланья, тебе нездоровится? У тебя живот болит? -- Что ты! Я здорова. Я пою. -- Пой, пой, я послушаю. -- А ты что не спросил, что я пою? - Скажи, пожалуйста, Маланья, о чем ты поешь? -- Я, Маланья, к художнику в гости пришла. Художник мне чарку нальет. Я выпью, мне весело станет... -- У меня другая песня есть,-- отвечаю я гостье. -- Какая у тебя песня? Подражая пенью Маланьи, я запел: -- Ко мне Маланья в гости пришла. У меня самовар кипит. Я заварю чай, буду гостью чаем угощать. Чай с сахаром, с вареньем, с сухарями, с конфетами, а водки у меня нет... -- Худа у тебя песня.

Обиженная гостья перевалилась через порог и колыхаясь, пошла домой. На мой зов не отозвалась.

Пришел старик Прокопий, муж Маланьи. От чаю отказался. Долго сидел молча, ждал от меня другого угощенья. Не вытерпел -- заговорил: -- Ты что не наливаешь-то? -- У меня водки нет.