Страница 2 из 4
Юлька шлепала по раскисшей тропинке к мокрому почерневшему крыльцу. Возле дома она увидела соседского Дениску. Он стоял почти голышом возле огромной свинцовой лужи, только короткие шортики прилипли к телу, обрисовывая круглую попку малыша. Дениска был на год младше девочки, и Юлька оказывала ему покровительство.
– Ты что, малой, – взрослым голосом обратилась к нему она, – ты, что тут делаешь?
– На пузырики смотрю, – отозвался тот, не отрывая глаз от лужи. – В этих пузыриках воздух, им теперь червяки дышат.
– Какие червяки?
– Дождевые, которые под водой. А как пузырики исчезнут, им нечем будет дышать, и они вылезут из лужи на воздух. Тогда я их увижу.
– А зачем тебе?
– Вовка говорит, что в лужах живут одни пиявки. А я хочу посмотреть, как червяки из лужи полезут. – И он остался дожидаться окончания эксперимента.
Юлька подошла к корытцу, стоящему возле крыльца, зашла в воду, показавшейся прохладной после теплой, мягкой грязи и принялась отмывать ноги. Вот появились розовые пальчики, вот и пяточки выглянули из-под сероватых потеков; и девочка, придерживая рукой лодыжку правой ноги, критически осмотрев одну ступню, поставила ее на крыльцо, затем наступила очередь левой, и вскоре Юлька уже открывала дверь, ведущую в сени. Дома было тихо и уютно. Высокий (выше Юльки раза в два!) любопытный фикус пытался разглядеть мир за окном, где теплый ливень омывал пыль с вольной сирени, где солнце уже готовилось выглянуть и светло улыбнуться чистым улицам и домам. Кот дремал на диване, и когда девочка подняла его, он сладко, не открывая глаз, протянулся в ее руках так, что ей захотелось лечь прямо тут, прижать к себе мохнатое тельце и подремать. Остановило только то, что волосы и платье были абсолютно мокрыми и на диване могли бы остаться серые разводы. Поэтому девочка положила кота на вышитую думку и стала переодеваться. Чувство голода подсказало, что девчушка еще не обедала, пошла на кухню, пододвинула табуретку к плите, налила борщ в тарелку, на дне которой нарисованный мишка с аппетитом уплетал деревянной ложкой мед из нарисованной бочки. Поставила тарелку тут же на плиту, аккуратно спустилась с табуретки, отнесла тарелку к столу, достала нарезанные ломтики хлеба, сметану и принялась за еду. Надо сказать, что Юлька была на редкость самостоятельным ребенком, для своих пяти с половиной лет. Она наотрез отказалась посещать детский сад, где ей невыносимо было ходить строем, вместе со всеми в одно время есть, гулять и спать; и поэтому родителями было решено, что она будет находиться на воле, но под присмотром соседской тети Нюры. Тетя Нюра не очень докучала Юльке, как впрочем, и собственному внуку – тому самому натуралисту Дениске – исследователю жизни дождевых червей. Дети носились целыми днями по улице, предоставленные самим себе и тому удивительному миру, который называется «детством» – воспоминание о котором греет каждого на протяжении всей жизни.
На следующий день ее разбудил отчаянный стук в дверь – Юлька аж подскочила на своем диванчике, и кот, обычно спавший рядом с ней, возмутился беспардонным спихиванием с нагретого места. Но Юльке некогда было обращать внимание на обиженного Тихона, она бежала к двери, за которой творилось что-то невообразимое: стук руками, ногами, какой-то вой, плач. Юлька, как была в пижаме, распахнула дверь. «Верх неприличия», – успела подумать она маминым голосом. На крыльце стоял Дениска, весь в какой-то зеленоватой грязи, пахнущей тиной.
– Юлька, Юлечка, – захлебывался плачем малыш, – побежали скорей, а то она его разрежет.
– Кого?
– Моего тритончика. Она выследила меня. У нее ножик, – и он снова горько зарыдал.
– Подожди, я сейчас.
Юлька влетела в комнату, скинула пижаму, натянула полинявшие шорты и рубашонку и, не расчесываясь, ринулась на улицу.
Они бежали, не разговаривая. Юлька сразу поняла, о ком идет речь: Любка, подлая Любка опять мучает животных и доводит до слез малышей. Все кипело в ней от возмущения, кулачки сжимались сами собой. «У, подлая!» Теперь самое главное было побыстрее обнаружить гадину Любку, пока она не убила беззащитного тритона. Дениска отставал, но Юльке он был уже не нужен, она догадывалась, где могла прятаться сейчас Любка. Эта дрянь всегда после пакостей скрывалась под большим кустом сирени, растущим под окнами дома ее бабушки. Если пакостницу настигала расплата за мерзости, они вопила о том, что ее обижают. И бабуся никогда еще ее не подводила. В сенцах всегда стоял наготове прут ивняка, с которым отважная бабуля бросалась на защиту своей внучки от гусей и «хулиганов». Те и другие панически бежали, завидев крепкую высокую фигуру, отличавшуюся завидным здоровьем, энергией и несдержанностью в выражениях.
– Ах, вы хулиганы, гады, недоноски эдакие!
Причем, все это неслось в адрес детей, без разбора, вне зависимости от возраста и пола «недоносков».
Как ни старалась Юлька, она не успела: глаза бедного тритона затянула беловатая пленка, внутренности свисали из распоротого живота какими-то рваными шнурками и кусками, несчастное маленькое тельце было распластано на траве. Все это Юлька увидела в один миг, а еще она увидела девчонку в ярком зеленом платье, трусливо жавшуюся к стене. Любка обернулась на треск ветвей и стала отступать к спасительному окну. Она даже не смогла завопить по обыкновению в первый момент и только судорожно сжимала в руках перочинный ножик. Юлька ринулась на нее, горя праведной яростью. Любка, все также молча, видя перед собой только гневное лицо преследовательницы, взмахнула ножом.
Юлька машинально провела рукой по лбу, потом поднесла руку к глазам, с удивлением разглядывая окровавленные пальцы, – боли она в тот момент не почувствовала. Зато услышала крик перепуганного Дениски, который смог наконец-то добежать до места гибели своего тритона. Малыш в ужасе переводил взгляд с растерзанного тритона на окровавленное лицо девочки и голосил: «Юля, Юлечка, она и тебя зарезала!» В это время раздался известный всему дому грозный голос высунувшейся из распахнутого окна бабки: «Ах, хулиганы!» – и, переходя на лживо-сочувствующий тон: «Кто тебя порезал, девочка?» Юлька даже не удостоила ее ответом, она сидела на завалинке, зажимая ладонью текущую кровь. Дениска сидел рядом на корточках, утирая слезы. Он поднял голову и гневно закричал:
– Твоя Любка ее порезала! И моего тритона тоже порезала! – и он указал на тельце в траве.
– Врешь ты все! – заорала бабка. – Ах, ты сопляк эдакий! Сами хулиганы покалечили друг друга, а теперь хотите все на внучку мою свалить! – от ярости бабка чуть не вывалилась из окна.
Но дети уже не обращали на нее внимания. Дениска помог подняться девочке, и они пошли по направлению к дому тети Нюры за помощью.
Вечером Юлька лежала на диванчике, разглядывая тени на стене, слушая мурлыканье разлегшегося рядом Тишки. Лоб, зашитый в больнице, почти уже не болел. Сквозь дрему она слышала, как пришла Любкина бабушка, как была она непривычна тиха и разговаривала с отцом льстивым, противным голосом. Отец требовал немедленного разговора с потрошительницей, но бабка упорно гнусавила: «Да, расстроилась деточка моя, плачет, так плачет!» И отец отступил.
Затем все затихло, и Юлька стала уплывать в свой чудесный, детский сон, где снова были травы, цветы, бабочки и счастливый Дениска нес в баночке невредимого тритона. А потом сон резко сменился: властно понесло к звездам – это голубовато-серый пыталась уловить нить Зова. Исстрадавшийся овал вдруг затосковал по Космосу, и Юлька застонала во сне так жалобно, что соскочил с кровати в соседней комнате отец, подошел и положил ладонь на лоб дочери осторожно, стараясь не задеть повязку.
– Ну, что? – встревожено, спросила стоявшая рядом жена.
– Да, вроде, все нормально.
Но женщина, проверяя, еще раз дотронулась до лба девочки. Юлька не проснулась, но так страдальчески изогнулась припухлая верхняя губа, что у матери сжалось сердце.