Страница 2 из 4
У меня-то не было никаких литературных наставников.
Если бы к сочинению текстов я приступила годам к тридцати, я бы тоже, возможно, всерьёз отнеслась к литературной учёбе, тоже пыталась
бы искать какого-нибудь наставника в попытках выяснить: что делать с героем, сколько прилагательных положено существительному и как уравновесить конструкцию сюжета. Но тот, кто заправляет наверху литературными судьбами, сгрёб меня за шкирку и швырнул в кипящий котёл советской писательской жизни. Там много чего варилось…
Это случилось, когда мне исполнилось шестнадцать. Произошло следующее: будучи безмозглым подростком и безбожной лгуньей, я наткнулась на журнал «Юность», в котором был опубликован крошечный – в колонку – рассказ некой ученицы восьмого класса. «Ха! – подумала я. – Она в восьмом, а я-то уже в девятом!»
Взыграли во мне амбиции…
«Юность» в то время был журнал мощно-тиражный и дико популярный: свежий номер прочитывался всем подъездом, потом передавался по цепочке не подписанным на него друзьям и родственникам, – так из месяца в месяц происходило тотальное окучивание населения прекрасным советским словом. К тому же публикации, в отличие от других журналов, там предварялись фотографиями авторов. Писателям нравится, когда их фото публикуют над рассказом или повестью: мы тоже люди, нам тоже охота покрасоваться. У меня к тому времени уже была понаписана чёртова уйма рассказов. Один из них я вложила в конверт и послала по
почте самой длинной дорогой, денег-то у меня не было.
Я много раз писала и рассказывала об этой драматически-фанфарной истории в начале моей судьбы, и потому буду конспективно кратка: голубой тетрадке с моим рассказом, в сущности, была уготована участь полёта в редакционную корзину. Однако – редчайший случай литературной Золушки! – редактор юмористического раздела «Зелёный портфель» Виктор Славкин, в чьи руки попал конверт, распечатал его, принялся разбирать мой кошмарный почерк, счёл рассказик «смешным» и принял его к публикации. И моя шкодливая физиономия появилась в популярнейшем журнале. Так, говоря высоким штилем, взошла моя сомнительная звезда и завершилась моя жизнь.
В смысле – нормальная жизнь…
Когда твоя личность сияет трехмиллионным тиражом со страницы столичного издания, а морячки всех отечественных флотов и заключённые всех оте чественных тюрем пишут тебе романтические письма с предложением «связать судьбу» – крышу, естественно, сносит довольно далеко. Это сегодня любая семиклассница помещает свои фотографии всюду – в Фейсбуке, в Твиттере-Ин-стаграме и где-то там ещё. А в незапамятные тихие бумажные времена моей юности… Словом, литература – опиум для народа, особенно для то-
го, кто где-то что-то уже напечатал. Это сладкое слово «публикация»!
Я принялась заваливать журнал рассказами, их продолжали печатать.
Ташкентская литературная общественность не знала, как на это реагировать. Маститые писатели республиканского значения пребывали в замешательстве. Совсем игнорировать не получалось: столичный журнал, тираж, популярность. Принимать всерьёз – несерьёзно. Я проходила под снисходительным грифом «девочка небесталанная». Длинное бесцветное, как глист, слово.
В литературной среде боятся поощрять молодых. И это понятно: их поощришь, они сопьются или скурвятся. Много опасностей подстерегает молодой доверчивый организм. Но я к тому времени была неплохо тренирована, если не к славе, то к всеобщему вниманию, ибо регулярно показывалась на публике. Попробуй не покажись: полугодовой и годовой музыкальные экзамены, четвертные концерты, и всё – не на бабушкиной кухне, а на сцене, настоящей сцене. Актовый зал у нас большой был, народу набивалось прилично – всё же консерваторский питомник, спецмуз школа для одарённых детей. На всех официальных бланках написано: «для одарённых», понятно? Так что меня эти кислые карамельки с их сомнительным небесталанным поощрением нимало не трогали. Я и ухом не вела. Бестрепет-
ная была девица. Строчила и строчила всё время, свободное от музыкальной учёбы. Объём произведений равнялся скорости письма, помноженной на площадь тетрадного листа.
Потом подруга Элка Фельдман привела меня домой к приятелю их семьи, влиятельному литературоведу Петру Иосифовичу Тартаковскому. Хлёсткий был, умный человек. Не сентиментальный. Мы вошли, по ташкентской привычке сняли туфли в прихожей. Он сказал: «Спустились с каблуков, и не стало женской стати». Странно, как впечатываются иные фразы в твой цыплячий мозг – на всю жизнь.
Пётр Осич прочитал мои рассказы, снисходительно похвалил (девочка небесталанная) и лично отнёс три-четыре рассказа в издательство «Ёш гвардия», что с узбекского переводилось – правильно! – молодая, конечно же, гвардия. И я вступила в её ряды. Книжечку издали.
Симпатичная получилась книжка, с моим портретом на задней сторонке – серьёзным таким. Проникновенным. Я красиво сидела, томно положив щёку на ладонь. В этом возрасте только распоследняя дура не навесит на личность лирическую кисею.
Книга! Да знаете ли вы, что такое – Первая Книга?! Нет, вы не знаете, что такое Первая Книга с вашим именем на обложке. А на корешке – вертикаль букв, сложенных в ваши компактные имя-фамилию. Не то что червяком: До-сто-ев-ский… Да ладно иронизировать: этот восторг от свершения чуда, этот ореол счастья, этот олимп грядущей судьбы в мерцающей дали – они многого стоят!
Не так уж часто литературный успех обрушивается на юного автора гремящим фейерверком. Это бывает, конечно, но – на короткое время. Подлинный успех – это божество, которому надо приносить ежедневные жертвы напряжённой работой и отречением от многих удовольствий. В особенности это касается прозаиков. Работа у нас трудоёмкая, скудная на выходе. Горы слов отписать и перелопатить нужно, прежде чем вылупляется небольшая повестуха страниц на шестьдесят… Как это ни парадоксально, многое в жизни надо упустить, чтобы начать чего-то стоить в своей профессии.
А я продолжала строчить и строчить – приблудная от музыки шавка («мы гимназиев не кончали»), – юная задрыга в трёх миллионах экземпляров. У меня много чего имелось сказать этому миру. Как там говорил румынский художник Корнелиу Баба: «Кому есть что сказать, пусть скажет». Вы думаете, я дала бы кому-то себя учить – в то время?
Это сейчас я месяцами мучительно раздумываю над темами, к которым собираюсь подступиться: та устарела, на эту высказывался миллион гениев, та уже прорабатывалась тем-то и тем-то. А в мои безмятежные юные годы кто их во внимание принимал – тех гениев! Я тогда и сама гением была.
Так вышла вторая книга, уже потолще, с другим портретом – зимним-лохматым, в фальшивой дуб лёнке с романтично поднятым воротником. Называлась книжка тоже романтично – примерно так, как ежегодно называлась треть подобных книжек, издаваемых на неохватной территории Советского Союза: «Дом за зелёной калиткой». А две книги – это вам не кот начхал. Две книги – это солидный творческий багаж и основание прямиком двинуть в Союз писателей СССР.
Для поступления в Союз писателей нужны были две рекомендации. Одна сгодилась местная, от уважаемого пожилого ташкентского автора. Вторую следовало получить от какого-нибудь московского туза, да только где его взять? И тут свезло: в Ташкент приехал Владимир Амлинский. В те годы он был известным прозаиком, регулярно печатался в той же «Юности» и, кажется, даже состоял в редакционном совете журнала – словом, правильная кандидатура. За меня замолвил словечко тот же Виктор Славкин, и в назначен-
ный час я появилась в вестибюле гостиницы «Уз-бекистон», куда поселили столичную знаменитость.
Амлинский скучал, развалившись в кресле. На столике перед ним стояла рюмка коньяку. Ему хотелось совершить паломничество на Алайский базар, накупить там лепёшек, дыню, винограда, шашлычка поесть – словом, вкусить те райские блага, ради которых в Ташкент и приезжали столичные литераторы. Вот где бедный северный человек ошалевал, стопорясь посреди фруктовых рядов, вдыхая пряный сизый дымок шашлыков, что стелился над мангалами.