В

Папаша проворно вскочил на ноги. — Что ж, поставим новый!

Отлично, — думал Клайд, — отлично! — Через некоторое время появился ни кто иной, как младший лейтенант Джонни Контанго в гражданском — помощник по борьбе за живучесть на «Эшафоте».

— Джонни, когда починят винт?

Джонни, в прошлом простого матроса, послали на офицерские курсы, и он, встав впоследствии перед дилеммой — гонять своих бывших корефанов или послать к черту каюткомпанию, — выбрал последнее. Возможно, Джонни зашел потом слишком далеко, по крайней мере, он никак не мог поладить с уставом угнал мотоцикл в Барселоне и еще ни с того, ни с сего устроил массовое ночное купание у военного пирса в Пирее. Ему удалось избежать трибунала возможно, из-за любви капитана Лича к неисправимым.

— Да я и так уже ночами не сплю из-за этого винта, — сказал Джонни Контанго. — Я только что смылся с душной вечеринки в Британском офицерском клубе. Знаете последнюю шутку? "Выпьем еще по одной, дружище, пока не стали врагами!"

— Не понимаю, — сказал Жирный Клайд.

— Америка проголосовала в Совете безопасности по поводу Суэца — мы вместе с Россией против Англии и Франции.

— Папаша говорит, что лайми собираются нас похитить.

— Не знаю, не знаю:

— Что с винтом?

— Пей, Жирный, свое пиво. — Джонни Контанго чувствовал себя виноватым за изуродованный винт отнюдь не в смысле мировой политики. Это — его личная вина, и она, по подозрениям Клайда, волновала Джонни сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. Он стоял на вахте, когда «Эшафот» в Мессинском проливе на что-то напоролся — вероятно, на топляк или бочку. Радарная команда была поглощена слежением за шедшей тем же курсом ночной рыболовецкой флотилией и проглядела это «что-то» — если оно вообще возвышалось над поверхностью. Сюда их привели курс, дрейф и чистая случайность — привели чинить винт. Бог знает, какая сила подбросила Средиземное море на пути Джонни. В рапорте это обозначилось "враждебной морской фауной"; с тех пор немало проклятий обрушилось на голову загадочной винтоядной рыбы, но Джонни по-прежнему чувствовал себя виноватым. ВМС скорее обвинят фауну, предпочтительно — человека, еще лучше — человека с личным номером, чем припишут все чистой случайности. Рыба? Русалка? Сцилла? Харибда? Что? Кто знает, сколько женщин-чудовищ ютится в Средиземное море?

— Блю-э-э!

— Пингез. Могу поспорить, — сказал Джонни, не оборачиваясь.

— Да, прямо на фланку. — Возникший, как из-под земли, хозяин заведения со свирепым видом стоял над помощником стюарта Пингезом, тщетно вопя: "Патруль, патруль!". Пингез сидел на полу, сотрясаясь от сухих спазмов.

— Бедный Пингез, — сказал Джонни, — ранняя пташка.

Папаша танцевал уже десятый танец и не собирался останавливаться.

— Надо посадить его в такси, — сказал Жирный Клайд.

— Туда, где сидит Младенец? — откликнулся машинист Фаланж, приятель Пингеза. Растянувшись между ножками стола, Пингез разговаривал с собой на филиппино. Бармен подошел к нему со стаканом, где пенилось нечто темное. Младенец Фаланж, как всегда в платке, подошел к обступившим Пингеза. Парочка британцев с интересом наблюдали за происходящим.

— Вот, выпей, — предложил бармен. Пингез приподнял голову и с открытым ртом потянулся к руке бармена. Тот сообразил и отдернул руку. Пингез громко щелкнул блестящими зубами. Джонни Контанго опустился на колени рядом со стюартом.

— Андале, парень, — мягко сказал он, поднимая голову Пингеза. Тот укусил его за руку. — Пошли, — также спокойно. — Эта рубашка — от «Хатэвей», и я не хочу измазать ее блевотиной.

— Фаланж! — закричал Пингез, растягивая «а».

— Вот и все, что он говорит на кватердеке, — сказал Младенец. — Как он меня достал!

Джонни подхватил Пингеза под руки, более нервный Жирный Клайд взялся за ноги. Они вынесли его на улицу, поймали такси и отправили на корабль.

— На большую серую маму, — сказал Джонни. — Пойдем. Не хочешь зайти в "Юнион Джек"?

— Мне надо следить за Папашей. Ты же знаешь.

— Знаю. Но сейчас он танцует.

— Это пока он не добрался до "Метро", — сказал Жирный Клайд. Они прошли полквартала до "Юнион Джека". Там старшина второго дивизиона Антуан Зиппо и пекарь Гнус Чобб, известный тем, что периодически подсыпал в утренние пончики вместо сахара соль, дабы насолить ворам, захватили не только сцену, но и, соответственно, трубу с гитарой и теперь, ответственно, исполняли "Рут Сиксти Сикс".

— Вроде тихо, — сказал Джонни Контанго. И поторопился, поскольку юный проказник Сэм Маннаро, помощник санитара, подсыпал квасцы в оставленное на пианино без присмотра пиво Антуана.

— Сегодня вечером у патруля будет работенка, — заметил Джонни. — И зачем Папаша сюда поперся?

— Случись с тобой такое, понял бы, — грубовато ответил Клайд.

— Извини. Сегодня, пока шел дождь, я думал, как это мне удалось закурить сигарету кингсайз и не замочить ее.

— Ему следовало остаться, — сказал Клайд, — но теперь мы можем лишь поглядывать в то окно.

— Верно, — сказал Джонни Контанго, отхлебывая пиво.

На улице раздался крик. — Готов! — сказал Джонни. — Один, по крайней мере.

— Плохая улица.

— В июле, когда все только начиналось, в Кишке каждую ночь хоть одного, да убивали. Почти каждую. Бог знает, что случилось сейчас.

Вошли два коммандо, оглядываясь в поисках свободного места. Они выбрали столик Джонни и Клайда.

Их звали Дэвид и Морис, завтра они отбывали в Египет.

— Когда, ребята, вы тоже припретесь туда на всех парах, — сказал Морис, — мы приветливо помашем вам ручкой.

— Если, конечно, припремся, — ответил Джонни.

— Мир катится ко всем чертям, — скаазл Дэвид. Они пили много, но держались молодцом.

— Не надейтесь услышать о нас до выборов, — сказал Джонни.

— Так вот в чем дело!

— Америка сидит в заднице, — размышлял Джонни, — потому же, почему на заднице сидит наш корабль. Встречные течения, сейсмическая активность, неопознанные ночные объекты. Трудно не думать, что это — чья-то ошибка.

— Красный-прекрасный шарик, — сказал Морис, — летит вверх.

— Слышали, как убили какого-то типа, когда мы были на входе? — Дэвид мелодраматично наклонился вперед.

— А скольких убьют в Египте? — сказал Морис. — Хотел бы я упаковать парочку парламентариев в парашюты и столкнуть их в люк. Этого хотят они. А не мы.

— У меня сейчас брат на Кипре. Никогда не прощу себе, если он попадет туда раньшеменя.

Коммандо перепили их со счетом 2:1. Джонни никогда не доводилось разговаривать с теми, кого через неделю могли убить, и он проявлял жутковатое любопытство. Клайду доводилось, и сейчас ему просто было тоскливо.

Группа на сцене перешла с "Дороги 66" на "Каждый день играю блюз". Антуан Зиппо, надрывавший в прошлом году пупок в оркестре береговых частей ВМС в Норфолке, теперь опять старался за двоих; решив передохнуть, он вытряс из трубы слюну и потянулся к пианино за пивом — разгоряченный и потный, как и полагается суицидально-одержимому битюгу-трубачу. Но квасцы есть квасцы, и ожидаемое случилось.

— Ух! — сказал Антуан Зиппо, грохнув кружкой о пианино. Он воинственно осмотрелся. Квасцы уже начали действовать на губу. — Сэм-оборотень. Это единственный сукин сын, который мог мне в пиво подсыпать квасцы. — Слова он выговаривал с трудом.

— Вон идет Папаша, — сказал Клайд, хватая бескозырку. Антуан Зиппо пумой прыгнул в зал и приземлился у столика Сэма Маннаро.

Дэвид повернулся к Морису. — Лучше бы янки приберегли силы для Насера.

— Это полезно для тренировки, — ответил Морис.

— Абсолютно с вами согласен, — поддакнул Дэвид голосом пожилого джентльмена, — ну как, старик?

— Давай! — Оба коммандо бросились в растущую вокруг Сэма кучу-малу.

К выходу пошли только Клайд и Джонни. Остальным хотелось подраться. Прошло минут пять, прежде чем им удалось выбраться на улицу. Они слышали позади звон бьющихся стаканов и грохот опрокидываемых стульев. Папаши и след простыл.