Письма к дочери

Однако это был тот случай, когда водка – лучший друг девушки. Потому что твоя мама, уже отправляясь на свидание, чувствовала ко мне неизъяснимую тягу. И даже с волнением сообщила о предстоящей встрече своей маме, твоей бабушке. То есть в ту пору еще совсем не бабушке. (Мы, кстати, с бабушкой ровесники, можно опять усмехнуться.)

Итак, я выпил, мама тоже, но умеренно. И я вдруг ощутил весну без конца и без края. Был действительно март, я сказал твоей маме: «Пойдем теперь в другое заведение!» Она совершенно не возражала, я нравился ей все больше и больше, в этом она сама мне призналась спустя время. И где-то на Тверском бульваре, между заведениями, между десятью и одиннадцатью, я уже стал эту девушку целовать. Потому что мне она тоже нравилась.

В результате мы приехали к ней, где нас встретил щенок джек-рассела по кличке Мотик, которого мама завела, чтобы было не так одиноко, и который всю ночь потом недоумевал: почему хозяйка вместо него пустила в кровать очень большого чужого козла.

Да, все совершилось быстро, как нам обоим в тот момент и хотелось. В конце концов, театр мы уже посетили, культурную программу ухаживаний выполнили.

А теперь я пропускаю сразу несколько месяцев. Даже почти год. Важно лишь, что мама и Мотик переехали ко мне в квартиру, где отваливалась плитка. И что мама задумала сделать ремонт. Я совершенно не возражал.

Может показаться, что вот так и жили, два счастливых человека, планировали ремонт и будущую жизнь. Нет, Кира. В том и дело. И теперь начинается самое трудное.

Все чаще я задумывался, что, наверно, это не совсем те отношения. Что я не могу, например, привыкнуть к маминым внезапным срывам, а она не может переносить мое хмурое лицо по утрам. Хмурое – но не похмельное! Я фактически уже бросил пить, но об этом тоже отдельно. Однако по утрам я мерзок и зануден, как большинство мужчин. И поделать с этим ничего я не мог. В сорок пять лет трудно меняться. То есть бросить пить можно, а вот избавиться от утреннего раздражения – нет. А тут еще, как назло, и мама оказалась такой же утренней «маньячкой». Все главные ссоры у нас происходили именно утром, а это кошмар – так начинать день. Ссорились из-за ерунды, из-за пятнышка на столе (мама ведь чистюля), из-за музыки по радио, из-за некупленного пакета молока.

Ну и много было другого, что приводило меня к сомнениям – не слишком ли быстро я бегу к загсу? Нужна ли мне эта девушка? Готов ли я с ней жить очень долго?

Но вечером мы уже были милые и ласковые, смотрели увлекательный сериал, жуя виноград без косточек. И я думал: «Не, фигня. Мы сможем вместе, мы же любим друг друга, мы подрежем наши колючие части маникюрными ножницами и сложим этот паззл, который называется семья». Что думала мама – я не знаю. То есть, наверно, она просто очень хотела ребенка и весь ее горячий женский организм уверял: «Да он нормальный парень, хоть и немолод, хоть и зануден! Давай, вперед!» Я совершенно уверен, что инстинкты у большинства женщин сильнее рассудка. В этом их сила и слабость, такая крутобедрая диалектика.

А потом и случился мост.

Мы возвращались от моих друзей, те жили неподалеку, и мы шли пешком. Вечер был милым, но в дороге мы все-таки поссорились. Не сильно, но я прибавил шаг, тем самым декларируя свою независимость. То есть говорить больше не о чем, как бы сигналил я своими быстрыми ногами и широкой спиной. Мы как раз шли по мосту над железнодорожными путями. И тут мама закричала, ужасным, пугающим голосом: «А ну, остановись! Остановись, я сказала!» Этот голос перекрывал шум машин и грохот товарного поезда.

Я действительно остановился. Потому что это был жуткий голос. Я повернулся. Увидел ее лицо. И в этот момент понял, что надо бежать. Валить. Развести этот мост навсегда. Что это совершенно чужая мне женщина. Что я не люблю ее.

Но я не сделал этого. Да, мы помирились, спустя час или день.

Потом были Мальдивы, потом загс, потом беременность. Вроде бы все хорошо, мост позади.

А потом родилась ты. И тут уже началось наше полное отчуждение, как дико это ни прозвучит. Ты была желанным и запланированным ребенком, но за первый год твоей жизни мы стали посторонними людьми. Кажется, после твоего появления на свет мы даже не целовались ни разу. Ну разве что быстро, у дверей роддома, и всё. Зато мы стали иногда при тебе ругаться. Но это я уже прошел в первом браке. Повторять опыт ежедневного кухонного «сталинграда» я не хотел. Скандалить при детях – нет, ни в коем случае. Я спокойно предложил разойтись. Мама ответила: «Давай». Ответила так, будто уже была готова к этому моему предложению.

И мы расстались.

Это был странный брак, очень быстротечный и нервный. С кратким периодом эйфории в начале. Сейчас я даже не могу вспомнить, о чем мы разговаривали вечерами, какой был запах волос, как мы ласково называли друг друга. Есть просто женщина, которая около двух лет носила мою фамилию. Очень хорошая женщина. Но совершенно мне чужая.

Так вот, дорогая моя Кира, надо уходить с моста. Быстро и решительно. Прекращать отношения, когда ты видишь, что рядом посторонний, что ты ошибся, бывает.

Я это понял, но струсил и остался на мосту. Потому что мы слабы, мы пытаемся сами себя убедить, околдовать, загипнотизировать. Ну все еще получится, ну у нас сложные характеры, ну как-нибудь. К тому же ремонт затеяли. Ничтожные мысли, дурацкие надежды. Ничего не получится, не соберется этот искромсанный паззл, только маникюрными ножницами друг друга искалечите. Дальше будет всё хуже. Будут нарастать тахикардия и ненависть. О да, конечно, так живут миллионы семей. Размешивая ненависть вместо сахара в утреннем чае. Но, Кира, девочка моя, мне плевать на миллионы, я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы умела понять: нет, это не мой человек. И бегом с моста. Бегом! Навсегда. Не верь его звонкам и мольбам, не верь его рациональным доводам и огромным букетам. Верь только себе, тому, что чувствуешь. Расставание бывает утомительной процедурой, особенно для девушек, многие не выдерживают, сдаются: «Ой ладно, проще вернуться, чем объяснять, почему не хочешь».

Нет, Кира. Будь жесткой в таких ситуациях. Будь холодной, как та степь, в которой замерзал ямщик. Это очень полезное качество – уметь себя «замораживать». И еще полезнее – научиться отстранять человека мгновенно. Без попыток что-то исправить, вернуть, приделать упавшую плитку. Все равно отвалится.

Надо все прекращать. Сохраняя, по возможности, корректное общение. Ну вы же можете сталкиваться на общих тусовках, например.

Учись закрывать утомивший роман на любой странице. Хлоп! – и всё. Не «рубить хвост собаки частями», как говорила Марина Неелова в «Осеннем марафоне».

Любовь никуда от тебя не денется, не волнуйся. Я же встретил Лину спустя два года после мамы. Девушку, которую искал всю жизнь. Нашел очень поздно. Но все же нашел. И тебе она нравится, я знаю. И даже твоей маме она нравится.

А теперь ты вправе спросить: «Пап, ты в своем уме? Ведь если бы вы с мамой расстались тогда на мосту – на свет не появилась бы я».

И вся моя выверенная и сверкающая конструкция рушится под этим вопросом. Все мои холодные аргументы и психологическая глубина образов. Всё к черту.

Да, Кира, мне нечего тебе возразить. Я очень счастлив, что ты есть на этом свете. Я не представляю мир без тебя. Так что логик из меня паршивый.

Но жизнь выше логики. Жизнь насмешлива.

В нашей с мамой истории нет правых и нет виноватых. Мы оба виноваты, мы оба правы. Нас резко столкнуло и потом разнесло навсегда. Сейчас я говорю об этом уже достаточно бесстрастно. Мало ли с кем у меня что случалось. Если бы не было тебя, я бы даже почти не вспоминал тот второй брак. Мама тоже бы вспоминала меня как странное приключение давней весной.

Но ты есть. Ты наша. И мне очень жалко тебя, Кира. Потому что ты лишена нормальной семьи.

Нет, мы видимся с тобой часто, никаких препятствий. (Мама тут вообще большой молодец, она повзрослела у меня на глазах, из вздорной самолюбивой девчонки превратилась в благоразумную женщину, которой важно поддерживать ровные отношения с бывшим мужем.) Но все равно ты живешь в расколотом мире, где папа и мама существуют отдельно.