Страница 9 из 29
Не гадая дальше, Павел снял куфию, которая полностью укутывала его лицо. Должно быть, кто-то специально его накрыл, чтобы песок не задувало в ноздри и рот. Павел на удивление легко поднял голову. Вокруг расстилалась пустыня. В небесной лазури не было ни облачка, и яркое солнце хоть и плыло по-зимнему низко, жалило немилосердно.
По соседству с Павлом лежал молодой, но крепкий навьюченный верблюд и, надменно хлопая ресницами, жевал жвачку. Чуть поодаль у своих верблюдов сидели несколько мужчин, одетых во что попало. Кто-то был в обычной одежде простолюдинов Иконии, кто-то в римских туниках с головными платками, кто-то в арабских куфиях в сочетании с какими-то странными штанами и короткими рубахами. Такие рубахи проповедник видел только на заморских купцах, приплывавших в странных лодках по морю. Все они сидели по-турецки и, едва шевеля губами, беззвучно молились – кто как мог. На арамейском, на иврите, на греческом. Какая разница? Они просили помощи у Бога. Какого? Разве это было важно, когда на кону стояла человеческая жизнь?
Как только один мужчина увидел, что Павел пытается сесть, он тут же сорвался с места и подбежал к нему. Это был тот самый тощий бородач.
– Слава Всевышнему! Мы уже думали, ты не вернешься…
Павел ничего не ответил, только посмотрел на бурдюк, притороченный к спине ближайшего верблюда. Бородач, поймав взгляд проповедника, мигом снял мягкий сосуд с водой и поднес ему. Павел пил жадными глотками, словно боялся, что его вот-вот отнимут, а бородач отчитывался о том, что случилось, хотя никто его об этом не просил.
– Я, Ариан, сын Фатха, и мои друзья хотели попросить прощения у богов… у Бога, но не знали как. А тут пришел ты… в Иконию. Тебя поймали, и мы решили тебя спасти и уйти вместе с тобой из Иконии потому, что мы… – смущенно рассказывал бородач.
Павел слушал своего робкого собеседника, глядя на его товарищей, и даже не представлял, что несколько часов назад совершили эти люди, чтобы вырвать его из лап римлян.
– …а потом мы убили стражу и еще римских патрульных, которые… Ну, в общем… Это мы тебя сюда привезли, – с глубоким выдохом закончил свою речь Ариан.
– Где та иконийка, что была рядом со мной? – наконец спросил Павел.
– Фекла? Она… Ее поймали римляне, когда мы бежали, – более спокойно произнес бородач. – Наверное, сегодня ее казнят вместо тебя. Но если бы не она, мы бы не сбежали… не успели бы…
Гримаса боли исказила лицо Павла. Но болело не «жало во плоти» – болела душа.
– Ты это… ложись. А помолимся потом, – сбивчиво предложил Ариан.
Но Павел не слушал его. Он молча встал, будто и не было никакого припадка, и направился к ближайшей горе.
– Ты хочешь уйти? – спросил бородач. – Так подожди. У нас тут…
Ариан сделал жест одному из товарищей, и тот принес небольшую холщовую суму.
– Вот. Это твое… Мы нашли это в префектуре, в комнате охраны.
Лицо Павла будто окрасилось ореолом. Он бережно достал из сумы черную плинфу, долго смотрел на нее, поглаживая ссохшейся обветренной рукой, а потом, не говоря ни слова, двинулся на вершину холма. Воздев руки с подголовным камнем к небу, он произнес на арамейском:
– Верую, Господи!
Строптивая Фекла. Непокорная дочь. Неверная невеста. Безбожница и смутьянка.
Досточтимые горожане, которые еще недавно улыбались прекрасной дочке уважаемого Бахи Челеби, приветствовали ее глубоким поклоном и желали всех земных благ, теперь бесновались на площади.
– Сжечь ее! Сжечь! Безбожница! Чудовище!
О, эти убеждения! Пир лицемерия. Они подчас сильнее дружбы, любви и даже голоса крови. Как проклятие, как страшная болезнь, они превращают толпу в стадо, матерей – в фурий, а отцов – в извергов. Они рушат семьи и предают забвению предков, разбивают сердца и губят души.
– Сжечь ее! Сжечь! Ей не место среди нас! – кричала безумная толпа на площади.
– Сжечь ее! Сжечь! – кричали отец и бывший жених.
Фекла, избитая, окровавленная, оплеванная некогда верными друзьями, стояла у столба, к которому была привязана.
Услужливые рабочие, еще недавно строившие беседку для дочки богатого горожанина, аккуратно выкладывали хворост и дрова у самого подножия эшафота. И не было ни слез, ни криков о пощаде. Посиневшие от холода губы девушки лишь шептали: «Веруй, и спасешься…»
В упоении своей жестокостью и жаждой кровавого зрелища никто и не заметил, как в считаные минуты небо заволокли черные тучи и на рыночную площадь Иконии упала тень. Никто и не заметил, что в радиусе десяти стадий[10] отсюда день оставался светлым и солнечным.
Римские легионеры окружили место казни плотным кольцом. С уложенного костра начал подниматься едкий густой дым, и первые языки пламени коснулись деревянного настила под ногами Феклы. Тело девушки, привязанной к столбу, выгнулось дугой. «Веруй, и спасешься!»
Гром, оглушающий и страшный, перекрыл дикие вопли зрителей. Молния ослепила первые ряды пришедших на казнь. Поток воды – не дождь, не ливень, целое море воды рухнуло с небес на проклятое место, в мгновение ока затушив разгорающийся под эшафотом костер.
Жаждавшие крови зрители с воплями ужаса кинулись врассыпную, но потоки воды сбивали их с ног и несли в разные стороны от площади. Только римские легионеры, сдвинув щиты, нерушимой стеной стояли в оцеплении места казни. Но возмездие не обошло и их…
Доселе невиданный град величиной с человеческую голову посыпался из белой тучи, пришедшей на смену черной. От страшных ударов, будто из гигантской пращи, солдаты стали падать на землю один за другим. И те, кто падал, уже не вставали. Паника охватила стройные ряды римлян. Они, как и зрители несколько минут назад, бросились бежать. Первым умчался их отважный трибун Ангустиклавии. Уже никому не было дела до безбожницы Феклы, и никто не увидел, как место у столба опустело. Только в ушах старого безногого нищего, единственного оставшегося на площади и не тронутого возмездием с небес, стояли слова мученицы: «Веруй, и спасешься…»
– Живее, старичок Лури, а то в следующий раз есть не придется.
Одинокий дромадер, не менее старый, чем его хозяин, вразвалочку топал по песку. Икония уже еле-еле виднелась где-то позади, сливаясь с горизонтом. На спине у «дедушки пустыни» сидели двое – миловидная девушка в мужской одежде и пожилой, очень сутулый мужчина с коротким хлыстиком в морщинистой руке.
Старый Саклаб, наставник и просветитель Феклы, сохранил преданность своей ученице.
Он не стоял на площади, в вожделении ожидая казни, а скрепя сердце наблюдал за чудовищной вакханалией зла, сжимая в кулаке свой языческий амулет, обращаясь к неведомым высшим силам.
– О, Ярило… шанс… дайте ей шанс. Она никому не делала зла. Она не должна умереть. Не должна.
И когда страшный ураган смыл толпу и разогнал римлян, Саклаб, улучив минуту, пробрался к Фекле, разрезал веревки и увел девушку. Вот уже третий час они медленно колыхались в седле на старом верблюде Лури, единственном сокровище учителя Феклы.
– Я отвезу тебя в Алеппо, – вдруг сказал старый Саклаб, и это были его первые слова после спасения Феклы, – там живет мой друг Май. А может, уже и не живет… Но все равно отвезу. Там спокойнее.
– Отвези меня в Антиохию, – твердо сказала девушка. – Павел придет туда.
– Тебе мало того, что случилось с тобой из-за него? – рассердился старик.
– Я должна идти за ним! – упорствовала Фекла.
– Откуда ты знаешь, что он там?
Фекла пожала плечами:
– Просто знаю, и все…
– Ну что ж, Антиохия – значит, Антиохия, – тяжело вздохнул старый учитель и развернул верблюда в совсем другую сторону…
Глава 3
Маалюля
– Красивая легенда, – вздохнула Светлана, – и вера, и сила, и бессилие, и любовь… даже любовь.
– Почему легенда? – удивился Виктор, немного обидевшись на то, что его рассказ сочли лишь сказкой.
10
Стадия – римская единица измерения расстояния, соответствует 185 м. (Примеч. авт.)