Позывной «Крест»

– Я должен где-то расписаться? – спросил разоблаченный журналист, тяжело переведя дыхание и первым нарушив тишину.

– Нет, – покачал головой иерей.

– Хорошо, – кивнул Лавров и привстал со стула. – Я пойду?

– Так ты не ответил ни да, ни нет! – возмутился Емельян.

– Ну… Если как журналист Виктор Лавров, то нет… А если как инок Ермолай при монастырской конюшне, куда ж я от вас денусь?

Отец Емельян с облегчением вздохнул и, не говоря больше ни слова, достал из ящика стола еще один конверт – из серого картона с красным шнуром, обмотанным вокруг брадса.

Он протянул его иноку, но Ермолай не взял, прекрасно зная, что находится внутри. Когда-то он сам отдал это отцу Емельяну. Светлана позволила себе перехватить протянутый конверт.

– Можно?

– Пожалуйста, мадемуазель. Сколько угодно! Не привлекался, в порочащих связях не замечен, и даже в детскую комнату милиции не приводили! – с иронией, совсем как мирянин, произнес Виктор-Ермолай и поймал на себе взгляд настоятеля, полный укора.

Нарочная игумена Луки размотала красный шнур и достала паспорт на имя Виктора Петровича Лаврова в аккуратной кожаной обложке.

Афганистан, Ирак, Папуа – Новая Гвинея, Непал, Бутан, Мексика, Чили, Аргентина, Сомали, Эфиопия… Все эти визовые отметки настолько впечатлили Светлану, что она в очередной раз потеряла дар речи.

– Мне надо на конюшню, – сообщил Виктор-Ермак. – У меня лошади не кормлены.

– Вот и хорошо, брат! – примирительно воскликнул отец Емельян. – Отслужим вечерю, переспим ночь, а там…

Но Лавров его уже не слышал. Не попрощавшись, он вышел из кабинета и зашагал прочь.

Настоятель монастыря молча проводил его взглядом. Затем кашлянул и посмотрел на Соломину. Та продолжала рассматривать паспорт Виктора. Со страницы на нее взглянула официальная фотография Лаврова – безбородого, сероглазого и с волосами то ли сплошь седыми, то ли просто очень светлыми.

– Он хороший человек, Светлана, – тем же примирительным тоном произнес настоятель. – Зря ты не хочешь ехать с ним.

– Я?!

Погода совершенно испортилась. Осеннее солнце плавало в небе, как лимонная долька в кипяченой воде, – почти бесцветное, безвкусное и, казалось, бесполезное. Хотелось выжать его и выбросить в помойное ведро. Теплый низовой ветерок нанес плотные тучи, небо стало оловянно-тусклым, брызнуло мелким, похожим на туман дождем. Пространство за левадами расплылось в слякотной завесе. Судя по пейзажу, Бог давно уже пребывал в депрессии. И вот-вот уничтожит тут все. Потому что очень плохо получилось.

«Не кощунствуй, Лавров! – одернул себя инок. – Не упоминай имя Господа всуе».

Ноги экс-журналиста скользили по унавоженной глине. Он в раздражении шлепал по лужам, не задумываясь о чистоте.

«Зачем ты пришел сюда, Лавров? Для чего?

Очистить душу… Но от чего? От того, что она болит за эту землю, за этих людей, за то, что утрачена вера в справедливость? Очистить душу от того, что в самых жарких спорах – до сжатых кулаков, до крови на деснах… до войны – стирается грань между злом и добром? Перестать это чувствовать? Уйти? Спрятаться? Ты жил как жил. Растил детей, кого-то любил, кого-то ненавидел. Срывался в пропасть, терял друзей и снова находил, несся вперед напролом несмотря ни на что, несмотря на титулы, звания, грамоты, награды. И сейчас твоя судьба настигла тебя! Даже здесь, где смиряются души, тебе непременно нужно кого-то спасать. Вывернуться наизнанку. Перевоплотиться. Пойти против всех и вся ради заветной цели и спасти. Может быть, это единственное в жизни, что ты умеешь лучше других? Может быть, кому-то следует молиться, а кому-то спешить туда, где ждут помощи? Вернись, Лавров. Вернись. От себя не убежишь…»

Виктор, брат Ермолай, или Ермола Нелюдим, шел в денник своей любимой чагравой кобылы гуцульской породы. Эти лошади еще в кавалерии Австро-Венгрии славились своей выносливостью. В степях Херсонской области их копыта, маленькие и очень твердые, не требовали подков, что особенно ценили крестьяне, экономившие всякую копеечку.

Светлана только что обогнула монастырский фруктовый сад и вышла к конюшням, огороженным частоколом. Не жалея своих замшевых сапожек, она шла по той же навозной жиже, где несколько минут назад проходил инок. Загон пустовал – видимо, все монастырские лошади были на пастбище. Она осторожно приблизилась к маленькому строению, больше похожему на домик сторожа, чем на конюшню.

– Стой! – услышала она окрик инока.

Невысокая Мелари – так звали лошадь – не отличалась красотой: с длинной «щучьей» головой и маленькими подвижными ушами. У кобылы были длинные передние бабки и вислый зад. Это, конечно, означало мягкую для всадника переступь, но на Мелари никто не ездил верхом. Во-первых, она была заводской маткой, а во-вторых, ее даже не использовали как упряжную. Мелькание белков в углах глаз – знак редкого для гуцулов недоброго нрава – отпугивало желающих запрячь Мелари. Ермаку нравилась диковатая «гуцулка», и Мелари, похоже, распознала в иноке ту спокойную и покоряющую добрую волю, к которой так чувствительны лошади и особенно женщины. Они сразу нашли общий язык. Виктор разговаривал с ней как с человеком, и Мелари, строптивая, но умная, понимала это: водила своими маленькими ушками и позволяла ухаживать за собой только ему одному.

– Стой! – крикнул Виктор маленькой кобылке и взял щетку для мытья. Перед тем он включил воду, чтобы набрать ее из технического крана в тазик.

Светлана несколько секунд стояла как вкопанная после выкрика «Стой!» и испытывала неловкое чувство, как будто попала в чужой дом, где хозяин чем-то занят за стенкой.

– Вы извините, – заикаясь, пробормотала девушка, – я все же о нашей с вами поездке. Вы отправитесь со мной?

– Ты что же, думаешь, я за тобой бегать буду? – донесся строгий глас Лаврова, который пытался усмирить кобылу, чтобы поскрести ее.

– Да, – еще больше смутилась Светлана, – я понимаю, повела себя несколько фамильярно по отношению к вам и хотела извиниться…

– Успокойся! Успокойся, я тебе говорю! – опять не выдержал инок, слегка шлепнув Мелари по широкому крупу своей огромной ладонью.

– Так что же мы будем делать? – после паузы продолжила Светлана.

– Ну, не нервничай, милая, иди сюда! – уже спокойнее проговорил Виктор, одной рукой намыливая бок лошадки, а другой обнимая ее за шею. Мелари одобрительно фыркала.

– Спасибо! – поблагодарила Светлана и вошла в строение. – А то я уже, признаться, и замерзла.

– Ноги поднимай! – в очередной раз крикнул Виктор кобыле, как вдруг услышал сзади шорох и оглянулся.

Перед ним стояла Светлана с согнутой в колене ногой. Она тоже не ожидала увидеть инока, который разговаривал совсем не с ней.

Громкий хохот разнесся над монастырскими конюшнями. Смеялись двое – Виктор и Светлана. Такого веселья эти строения не слышали, пожалуй, с момента возведения. А потом обрывки фраз стали прорываться сквозь смех.

– А я слышу – «Стой!». Подумала, что сюда вообще нельзя. Стала извиняться, мол… – раскраснелась от смеха Светлана.

– А у меня же вода бежит. Я и не слышал вас. Вон, с Мелари разговариваю, – отвечал Виктор, поглаживая свою любимицу по холке.

Звуки разговора и смеха летели над конюшнями, растворяясь в опускающейся на обитель ночи.

И, конечно, уже было ясно, что трения между новыми знакомыми закончились…

– Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого…

Звуки молитвы отражались эхом в полупустой светлице дома паломников. Здесь явно не хватало мебели, и тусклый свет старой люстры не мог разогнать полумрак даже в белый день.

– …и в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца прежде всех веков: Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, одного существа с Отцом, Им же все сотворено.

Женский голос с легким сербским акцентом дрожал то ли от волнения, то ли от желания достучаться до небес.