Страница 2 из 29
«Все не так! – однажды решишь ты. – Все должно быть совсем не так… А как?»
Я спокоен, совершенно спокоен! Настолько спокоен, что сейчас разобью голову этому экстрасенсу. Достал…
«Да ты зажрался!» – скажет случайный или неслучайный знакомый. Почему многие судят о жизни через еду? Позвольте, нельзя же все время только жрать!
«Я тебя люблю!» – скажет та, что рядом. «Или делаю вид, что люблю…» – мысленно добавишь ты.
Не чувствуешь? Не веришь? Не знаешь…
Чем спасти себя от этого равнодушия, суеты, подчас глупой и бессмысленной? Покоем. Раздумьем о вечном, глубоким познанием самого себя. Беседой с тем, кто услышит. А может, молитвой?..
Монастырь Святого Иоанна Русского был основан в Бериславе в первые годы независимости Украины. Этот праведник родился в землях Войска Запорожского, воевал за крепость Азов в армии Петра I. Попал в плен и до самой смерти в турецком городе Ургюпе работал конюхом. Почитали и по сей день почитают его как святого и православные греки, и турки-мусульмане.
У монастыря были свои виноградники, в основном ради того, чтобы иметь свое вино для таинства евхаристии. Ведь такое вино должно быть изготовлено только из чистого виноградного сока, без примесей, ароматизаторов и иных веществ. Именно на таком вине совершил Вечерю Господню сам Спаситель. Как известно, первым чудом, явленным Иисусом миру, стало обращение воды в вино. Не исцеление больного, не воскрешение умершего – это все было потом, – а обращение воды в вино на свадьбе в Кане.
Впрочем, основной доход община получала от разведения лошадей гуцульской породы – небольших выносливых лошадок, так необходимых в наше время в крестьянских хозяйствах. Была у обители и своя ветлечебница имени святого Антония, где монахи за мзду невеликую лечили крестьянам скотину, а горожанам – домашних питомцев. Так и стоял храм над могучим Днепром, во славу Господа и на радость прихожанам.
Перед вечерней службой настоятель монастыря отец Емельян через служку Захара попросил инока Ермолая, приставленного к конюшне, зайти к нему.
Наскоро обмывшись и переодевшись в чистую рясу, Ермолай отправился из своей отдаленной кельи к центру обители, где бывал нечасто, предпочитая келейную молитву.
Громадный, широкоплечий, недюжинной силы, ровный, как башня собора, он сторонился общения, и за глаза его здесь прозвали Ермола Нелюдим. И правда, чтобы быть отшельником среди отшельников, надо обладать поистине особым даром. Нет, он никогда не отказывался от беседы, но и не искал ее. А если говорил, то непременно попадал в точку. И его ирония, хоть и справедливая, очень не нравилась начальствующим священнослужителям.
– В тебе говорит гордыня! – шипели монахи, приближенные к настоятелю.
– Нет в мире греха, который нельзя искупить молитвой и покаянием! Молитесь, братья мои, – смиренно отвечал инок, чем совершенно обезоруживал злопыхателей.
Да, Ермолай всегда приходил на помощь, если был рядом. Но рядом он практически не бывал: обретался или на конюшне, или в келье. Даже в трапезной он появлялся, когда все уже откушали. Словом, Нелюдим и есть Нелюдим.
«С чего это я понадобился отцу Емельяну?» – думал инок, мерно ступая своими огромными ногами в тяжелых яловых сапогах по мощеной дорожке монастыря, машинально и молча кивая братьям-монахам в знак приветствия.
Ермолая одолевали плохие предчувствия. За последние два года настоятель вызывал его к себе в кабинет дважды: один раз – когда инок отхлестал крапивой мальчишек, которые с забора конюшни бросали в лошадей зеленые абрикосы; другой – когда Ермолай, не дождавшись ветеринара, подсел под больную кобылу и понес ее в келью нерадивого монаха-скотоврача. И вот его вызвали к Емельяну в третий раз.
В обители иерея, прямо у входа, настоятеля дожидалась среднего роста девушка. Она, закинув голову, увлеченно рассматривала большое панно со святым Власием, изображенным в окружении домашних животных.
Прямая и в то же время свободная, нескованная осанка девушки наводила на мысль о долгой дружбе с гимнастикой или акробатикой. Простое темно-коричневое платье, как у дореволюционных гимназисток, и большую белую косынку она, разумеется, надела для того, чтобы выглядеть в храме Божьем подобающе.
Большие черные глаза нежданной гостьи с белками яркими, как у детей, вдруг встретились с глазами инока. Гостья едва заметно улыбнулась ему и извечным девичьим жестом поправила свою косынку, устраняя какие-то невидимые мужскому глазу дефекты. Но могучий светлобородый инок лет сорока пяти, в черной рясе и такого же цвета камилавке, не повел и бровью, будто перед ним стояла не девушка, а пустой буфет.
– Здравствуйте! – весело и открыто сказала прихожанка.
– Спаси вас Господи! – откликнулся мужчина, отметив у девушки еле уловимую нотку нездешнего произношения, и тут же представился: – Инок Ермолай.
– Светлана, Светлана Соломина, – поспешила ответить гостья, а про себя подумала: «Странно. Вроде все в нем говорит о послушании, а так посмотришь – будто и не монах вовсе…»
Сделав ладонью у лба козырек от солнца, Ермолай посмотрел вдаль, на фигурку отца Емельяна, показавшегося где-то у келий, и почувствовал на себе пристальный взгляд черноглазой незнакомки, назвавшейся Светланой.
Действительно, могучий торс священнослужителя угадывался даже под пространным, скрадывающим формы монашеским одеянием. Высокий рост и жилистая шея. Ухоженные, но, похоже, очень сильные пальцы рук, будто созданные держать булаву или меч. Может, такими и были наши предки – Ратибор, Пересвет? Или…
– А вы давно служите? – полюбопытствовала девушка.
– Всю жизнь! Ибо жизнь обрел, найдя покой, смирение и благодать Божью.
– Вот как! – улыбнулась Светлана. – И хорошо кормят?
Этот неожиданный вопрос заставил инока обернуться и уставиться на девушку, будто спрашивая: «Откуда ты свалилась на мою голову?»
– Плоть и кровь Господня, святое причастие, пища духовная – разве этого мало?
– Видать, много нагрешил, батюшка? – продолжала провоцировать Ермолая девушка, видимо, мечтая вывести его на чистую воду.
– Сказано: что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? – смиренно отвечал инок.
Странная гостья надулась и уже была готова сказать что-то хлесткое и обидное, как подошел отец Емельян, грузный шестидесятилетний мужчина с глубокими морщинами на красном лбу и бородой, некогда рыжей, а теперь полностью поседевшей.
– Рад вас видеть, – сказал он и по-отечески дважды поцеловал гостью в щеки. – Разрешите вам представить… – Священник оглянулся на Ермолая.
– Спасибо. Мы уже познакомились, – недовольно ответила девушка.
– Что ж, тогда прошу!
Настоятель распахнул дверь своего кабинета, жестом приглашая Светлану войти – вопреки храмовому этикету. За спиной у гостьи отец Емельян взял инока за предплечье и забормотал почти шепотом:
– Брат мой Ермолай! Только прошу тебя – без твоего сарказма. Дело-то предстоит Божье.
– Не тревожься, отче, – с тем же смирением ответил инок, – имеющий уши да услышит.
– Смутьян, – недовольно буркнул вдогонку строптивому подданному настоятель и засеменил в кабинет вслед за ним.
Отец Емельян вошел и посмотрел на стоящий в стороне мягкий контейнер для игрушек, приготовленных для детского дома.
– Вот, пожалуйте. Игрушки для деток собрали, – как бы представил свои деяния настоятель и легонько пнул контейнер ногой. Из его недр донеслось: «Fuck!»[4] Инок и гостья переглянулись. Девушка не сдержалась и прыснула в кулак.
– Случайно попал в игрушку, где на кнопочках нарисованы зверушки, а при нажатии звучит по-английски ее название, – объяснился отец Емельян, смущаясь.
– Но почему-то frog[5] звучит как fuck, – возразила прихожанка, однако это было излишне. На ее циничную для обители фразу никто не обратил внимания.
4
Нецензурное ругательство (англ.).
5
Лягушка (англ.).