Страница 22 из 26
– Покажи мне эту бумажку! – надрывно крикнул он. – Я поверю, только когда сам прочту, своими глазами!
Адела Ларош, без кровинки в лице, прошла в гостиную и взяла с фортепьяно прямоугольный листок бумаги, чуть смятый. Муж выхватил его, скрипя зубами, с безумным взглядом. Прочитав, издал вопль ужаса, а в краткости этого послания он увидел… безразличие.
– «Катрин умерла в родах на борту. Детали в письме. Г. Д.», – вполголоса прочел он.
– Мы не знаем даже даты смерти, – сокрушалась Адела. – И ни слова о том, где она похоронена. Наша дочь, Гуго! Наше единственное дитя! Мы никогда ее больше не увидим!
Аделе пришлось присесть: от такого потрясения у нее начался приступ удушья. Гуго Ларош, наоборот, забегал между камином и фортепиано, и его лицо превратилось в маску ненависти.
– А мы ведь предупреждали Катрин об опасностях этого путешествия, да еще на седьмом месяце беременности! – буйствовал он. – Но нет! Она бы последовала за своим мужем-деревенщиной в Китай, если б он только попросил! Попадись он мне сейчас, этот Гийом, я бы его пристрелил, как бешеную собаку. Он убил нашу дочь! Слышишь, это он ее убил!
– Замолчи, Гуго, вдруг кто-нибудь услышит, – жалким голосом попросила Адела.
Их горничная Мадлен, которая до этого момента украдкой подслушивала за створками двойной двери, ведущей в курительную комнату, тихонько удалилась. Венсан поджидал ее в кухне. Ему было любопытно, что стряслось у хозяев.
Мадлен бесшумно вернулась в кухню и рассказала о трагедии.
– Мадам Катрин умерла, – шепнула она на ухо конюху, который на данный момент был ее любовником. – И это муж-плотник ее убил, ни больше ни меньше!
– Чушь несусветная! Мсье Дюкен обожал жену.
– Страсть часто ведет к преступлению, – возразила Мадлен.
– Хочешь меня напугать, да? – тихо проговорил он, лукаво ей подмигивая. – Ба! Да мне какое дело? Я совсем не знал мадам Катрин, меня взяли в замок после ее замужества. Хотя жалко ее, конечно.
– Да, она была славная и простая – в отличие от мамаши, – вздохнула служанка. – Пойду-ка еще послушаю. Надо ж узнать, убил он ее или нет.
Венсан чмокнул ее в шею, и Мадлен захихикала от удовольствия. Ни он, ни она не заметили присутствия в комнате третьего, бесшумного как тень белокурого мальчишки, который затаился за мучным ларем[13] из древесины каштана. Жюстен пригнулся еще ниже, затаив дыхание, потом посмотрел на розовую ленту в своей руке – он сберег ее на память о красивой девочке, которую утешал в детской.
«У Элизабет теперь нет мамы, – с грустью подумал он. – Может, она вернется сюда, в замок».
Адела Ларош пыталась держать себя в руках из опасения навлечь на себя гнев мужа. Она выплачется позже, одна, в своей спальне, горюя о дочке – единственном ребенке, дарованном ей Господом. Катрин родилась красавицей – это был чудесный младенец с белокурыми волосиками, которого немедленно отдали кормилице для грудного вскармливания, а потом и няне-англичанке – таким в воспитании, как известно, нет равных.
В десятилетнем возрасте Катрин отдали на полный пансион в религиозное учреждение.
«Я мало ею занималась, когда она была ребенком, да и потом тоже. Не выказывала нежности, – укоряла себя Адела. – Катрин умерла так далеко от меня!»
Тишина, царящая в комнате, отвлекла ее от покаянных мыслей. Муж стоял у окна, сцепив руки за спиной и, судя по его позе, о чем-то напряженно размышлял. Адела знала, что для него это тяжелый удар: Гуго нежно, всем сердцем любил дочку.
– Я дождусь письма, – внезапно проговорил он. – Не знаю, сколько времени займет его доставка во Францию, но я хочу знать все подробности смерти нашей дочки. Адела, закажи мессу за упокой ее души, жители поместья должны знать, что нашей Катрин больше нет на этом свете.
– Да, Гуго, конечно я все сделаю.
– О том, чтобы оставить Элизабет с Гийомом, не может быть и речи. Он не способен позаботиться о ее благополучии. Я привезу ее сюда. Наш долг – обеспечить этому ребенку достойную и безбедную жизнь. Страшно представить, что моя внучка будет нищенствовать в нью-йоркских трущобах!
– Господи, отведи и спаси! – воскликнула Адела, вставая. – Я надеялась, что ты примешь это решение. Я не сумела уберечь Катрин, но для Элизабет стану матерью!
Ларош обернулся, страшный в своем горе. От раздражительности не осталось и следа. Глаза наполнились слезами, и он тихо застонал.
– Адела, мне так больно… – признался он. – Это невыносимо!
– Мы должны были ее остановить, Гуго, не дать ей взойти на этот проклятый пароход!
Вместо ответа он обнял жену, и та с облегчением прильнула к его крепкому мужскому плечу. Смерть дочери отняла у них все силы, опустошила души.
Мадлен подсматривала за ними в приоткрытую дверь. Увидев достаточно, она побежала в буфетную. Венсан потягивал вино из стакана.
– Хозяин хочет забрать из Америки девчонку, Элизабет! – выпалила она с порога. – Так что, мой любовничек, у нас впереди спокойные дни, а то и недели!
– А что с мадам Катрин? Убийство это или несчастный случай?
– Этого не знаю. Только оба плачут, мсье и мадам, я их такими никогда не видела.
– У них дочка умерла, Мадлен! У тебя у самой нет детей, вот тебе и не понять.
– А у тебя? Не бегает ли где-нибудь твой отпрыск, безотцовщина?
– Точно нет!
Он налил вина и ей. На своем обычном месте, за ларем, Жюстен по звукам догадался, что они целуются и о чем-то шепчутся. Он воспользовался моментом, чтобы уползти на четвереньках – до расписной деревянной панели на стене, прикрывавшей выход на черную лестницу, очень крутую и узкую. Тут было темно, холодно, стены в каплях влаги, зато вели эти бесчисленные ступени прямиком к чердачным каморкам, где столетиями проживали слуги.
Белокурый мальчик поднялся на чердак, вполне довольный известием о скором возвращении Элизабет.
Нью-Йорк, Бронкс, воскресенье, 7 ноября 1886 года
Гийом окинул взглядом жалкую обстановку комнаты, в которой они с дочкой прожили несколько дней.
– Сегодня вечером, Лисбет, мы переезжаем, – наигранно веселым тоном объявил он своему ребенку. – Батист, мой друг, нашел нам жилье на Орчард-стрит. Не такое ужасное, как это, и за меньшие деньги. И, как я посмотрю, Колетт снова забыла тебя умыть и причесать!
Как молодой вдовец ни старался, у него не получалось ухаживать за дочкой так же хорошо, как это делала Катрин. Волосы у Элизабет спутались и поблекли. Единственное платье было все в пятнах, туфли и чулочки – в сероватой пыли.
– Днем за тобой сможет присматривать жена Батиста, – продолжал он. – Поверь, она очень милая. Будешь понемножку помогать ей по хозяйству, потому что у нее шестимесячный малыш.
Сидящая на кровати Элизабет кивнула. Своим нежеланием разговаривать она очень огорчала отца.
– Ее зовут Леа, и она француженка, как и мы, – уточнил Гийом. – Ты рада?
– Да, папочка.
Гийом проверил все углы, чтобы ничего не забыть. В комнатушке не было ни проточной воды, ни даже газового освещения. Уборные располагались на улице и были общими для всех жильцов, а потому часто превращались в настоящую клоаку.
Переночевав одну ночь в семейном пансионе, он наконец разыскал Жака и Колетт, которые обосновались на втором этаже в этом вот здании, в Бронксе. Они вчетвером, с сыновьями, занимали одну просторную комнату, и бывший шахтер уговорил хозяина сдать другую, крошечную, Гийому.
– Я рад, что мы съезжаем отсюда, – тихо признался он. – Я постоянно о тебе беспокоился. С Леа все будет по-другому. И денег она столько не запросит.
Он уже застегивал большой кожаный саквояж, когда его вдруг осенило:
– Лисбет, а где мамин крестильный медальон?
– У меня его нет со вчерашнего вечера, пап, – ответила девочка.
– Как это – нет? – вспылил Гийом. – Ты его потеряла? Милая, но это же крестильный медальон твоей мамы, она просила, чтобы я передал его тебе! Предосторожности ради я надел его тебе под нательную рубашку. Кто-то его трогал, скажи? Когда вы с Полем и Леонаром играли на тротуаре, его у тебя отняли?
13
Старинный предмет мебели, служащий для хранения муки и замеса теста.