Алмазы Карибского моря

Быков проследил за шелестящим полетом двух сцепившихся стрекоз и сказал:

– Все меняется. Кроме природы.

– Ты про что? – спросил Шовкун, хмуря лоб под сивым чубом.

– Плавни, дядька Петро. Они, наверное, такие же, как во времена Запорожской Сечи.

– Да что ты говоришь, парень! – усмехнулся Шовкун. – Перво-наперво, места звались эти Великим Лугом, вот. А во-вторых, не было им тогда конца-краю, не то, что нынче. Тут все было протоками, заводями и озерами покрыто. На тысячи верст.

– Редкая птица долетит до середины Днепра, – пробормотал Быков.

Из озерка они попали на речной простор с островами, поросшими вербами и похожими оттого на плавающие стога.

– А ты не смейся, – пробормотал Шовкун. – Во времена Гоголя так оно и было. В древности и подавно. Еще Геродот про наши места писал. Гилея они прозывались, слыхал? А Днепр был у него Борисфеном, то есть рекой, текущей с севера.

– Римляне ее окрестили Данапарисом, – сказал Быков. – Вот и получился Днепр.

– Почему Данапарис? – заинтересовался дядька Шовкун.

– Река богини Дианы.

– У славян красивее звучало. Славутич.

– Согласен, – сказал Быков.

– Великая река, – подытожил Шовкун. – Жаль, загубили к чертям собачьим. Как перегородили Днепр, так все, приплыли. Кончился Великий Луг. Столько речек исчезло, столько живности перемерло. Только клаптики жалкие и сохранились.

Он имел в виду лоскуты прежнего Луга. Быков не случайно выбрал эти места. Сначала была идея переместиться в Томаковские или Марганецкие плавни, но потом решили остановить выбор на Червоногригорьевке, куда можно было ездить из города, тратя на дорогу не больше часа в день.

Находясь на разведке в селе, Быков и познакомился с Петром Шовкуном, местным следопытом, историком-самоучкой и знатоком казачества. Он хранил в своей голове сведения, которых не вычитаешь в Интернете. Например про то, что жителей поселений Сечи, разбросанных по всему Великому Лугу, называли «лугарями» и «камышатниками».

– Здесь сушим дуба, – решил Шовкун, подгоняя лодку к берегу, свободному от камыша.

– Чайку строят из сухого дуба? – деловито поинтересовался Быков.

– Ну ты и бестолковый, парень! Сушить дуба – значит лодку вытянуть на берег. Дуб – човен, понял?

– Понял, дядька Петро. Човен.

– Так-то лучше.

Они ступили на травянистую сушу, продрались сквозь заросли, поднялись на пригорок и стали озирать окрестности.

– Днипро – батько, – продекламировал Шовкун по- украински, а Сичь – маты, ось де треба вмыраты.

– Кто автор? – поинтересовался Быков.

– Народ. И я в том числе.

Походив по берегу, Шовкун удовлетворенно кивнул. Повел перед собой рукой и сказал:

– Лучше места не сыскать. Сюда можно и лес подвезти посуху, я дорогу покажу. До шоссе недалеко, но безлюдно, так что никто не станет вокруг шастать и тырить, что плохо лежит. Плотников я найду, только чтобы с оплатой задержки не было. Иначе бросим все к чертовой матери и разойдемся, сами тогда стройте.

– Насчет оплаты не беспокойся, – заверил его Быков.

– Кто еще позаботится, как не я.

Шовкун согласился строить чайку не сразу, сперва допытавшись про намерения незнакомой компании. Особенно его смутило то обстоятельство, что казацкий корабль понадобился американцам для того, чтобы плыть в Америку.

– Про ту историю с отбившейся чайкой я что-то такое слыхал, – молвил он, задумчиво скребя затылок. – Интересно проверить. Но почему американцы? Мы сами, что ли, пальцем деланные?

– Деньги, – сказал Быков.

– По-твоему, все за деньги продается, парень?

Шовкун спросил это таким тоном и с таким видом, что стало ясно: сейчас упрется, и потом его уже с занятой позиции не сдвинешь. Ни долларами не соблазнишь, ни уговорами не переубедишь. Есть люди, которые, если заупрямятся, то потом ни за что на попятный не пойдут, даже себе во вред. Шовкун принадлежал именно к этой категории.

– Дело не в деньгах, – сказал Быков. – Вернее, не только в них. В Америку с бухты-барахты не попадешь. У них границы действительно на замке, не то, что у нас. Майкл берется все уладить. У него какие-то связи в нужном департаменте. Внесем нужные фамилии в реестр – и вперед.

– Мою тоже вносите, – сказал Шовкун тогда.

– Погоди, – напрягся Быков. – Насколько я понял, ты будешь отвечать только за строительство, а поплывем мы сами…

– Если вы такие самостоятельные, то и стройтесь тоже сами.

– Пойми, дядька Петр, я не начальник экспедиции. Такие вопросы Майкл решает.

– Вот пусть и решает, – отрезал Шовкун. – Как надумает, так скажешь.

Больше он эту тему не поднимал, не желая проявлять излишней заинтересованности, но было видно, что он ждет ответа и сгорает от нетерпения. Просто склад характера не позволял Шовкуну суетиться. Он свое слово сказал, теперь дело было за другими.

– Помнишь, мы обсуждали возможность твоего участия в плавании? – спросил Быков, когда они осмотрели место будущей верфи и сели под ивой заморить червячка.

– Маразмами не страдаю, – гордо ответствовал Шовкун, похоже, подразумевая что-то вроде миазмов.

– Ты плывешь. Если не передумал. Все-таки дело опасное.

– Я опасностей не боюсь, сынок. Я скуки боюсь. Той тоски смертной, от которой или в гроб ложись, или водкой заливайся. Мужику занятие нужно. У баб хозяйство и дети, а нам дело подавай. Я для себя Сечь нашел. Она меня захватила всего без остатка. Хочешь, парень, правду тебе скажу?

– Давай, дядька Петро, – подзадорил Быков.

Шовкун заговорил не раньше, чем дожевал ломоть хлеба, накрытый салом, и допил молоко из полуторалитровой пластиковой бутылки.

– Если бы вы мне отказали, я бы все равно чайку взялся строить. И даже даром. Сам не потяну, поскольку такое дело немалых затрат требует. А мечта во мне давно живет. – Он приложил ладонь к сердцу. – Очень хочется чайку на воду спустить и самому прочувствовать, каково это. Казаки через моря, почитай, каждое лето ходили, а я все на лодчонке по плавням кружу. – Шовкун вытер усы и губы пучком травы. – Даже парус ставил, но тут особо развернуться негде. Все рвусь по Днепру спуститься, да жинка не пускает. «Перевернешься и утонешь, дурень старый», – говорит. А я плаваю, что твоя щука.

– В море штормы бывают, – обронил Быков. – Не говоря уже об океане.

– Но ты ж не погиб?

– Как видишь.

– Вот и я не погибну, – решительно заявил Шовкун. – Чем мы хуже наших предков? Они смогли, значит, и мы тоже сможем.

– В этом я с тобой согласен, – улыбнулся Быков. – Целиком и полностью.

– Оставайся сегодня ночевать, парень. Костерок от комарья разведем. У меня про казаков историй – вагон и маленькая тележка. И литр первача припрятан. Посидим, поговорим. Знаешь, что такое казак? От слова «казать», то есть рассказывать. У меня все деды и прадеды из этих мест. Вот гляди. – Шовкун достал из кармана небольшую, причудливо изогнутую трубку с серебряным мундштуком и крышечкой. – Это люлька самого атамана Сирко. Я вообще-то не курю, но под первач иногда табачком балуюсь. Дам и тебе подымить.

Быков почувствовал почти непреодолимое желание принять предложение. Но он опасался, что, поддавшись искушению, проснется с больной головой, а то и закурит по-настоящему, как несколько лет назад. Пришлось срочно подыскивать повод для отказа.

– Не могу, – вздохнул Быков. – Меня партнеры ждут. Я должен им сообщить, что ты согласился. Потом будем доски искать, инструменты и все необходимое. Отплыть нужно не позже сентября, чтобы по теплу по морям пройти. Осенью заштормит так, что мало не покажется.

– У тебя мобильник есть, – напомнил Шовкун, проницательно глянув из-под чуба.

Можно было сказать, что батарея разрядилась, но это было бы явной ложью, которая обидела бы Шовкуна.

– Твоя взяла, – махнул рукой Быков. – Остаюсь. Позвоню своим, пусть без меня шевелиться начинают.

– Это дело. Тогда будем, парень, рыбу ловить. Без ухи вечерять – себя не уважать.

– А удочки?

– Удочки кругом растут, выбирай любую. А снасти всегда со мной.