Страница 1 из 2

Самый дорогой товар

Грюмбер Жан-Клод

Жан-Клод Грюмбер

Самый дорогой товар

Jean-Claude Grumberg

La plus précieuse des marchandises. Un conte

Collection La Librairie du XXIe sie`cle, sous

la direction de Maurice Olender.

Жили-были однажды в густом лесу бедный дровосек и его жена.

Нет-нет-нет-нет, успокойтесь, это не «Мальчик-с-пальчик». Ничего подобного. Вы не любите эту глупую сказку? Я и сам ее терпеть не могу. Где это слыхано, чтобы родители бросали своих детей, потому что не могли их прокормить? Вздор какой…

Ну вот, стало быть, а в этом густом лесу царили великий голод и великий холод. Особенно зимой. Летом удушливая жара накрывала лес и изгоняла великий холод. Голод же был всегда, особенно в то тяжелое время, когда лютовала вокруг этого густого леса мировая война.

Мировая война, да-да-да-да-да.

Бедный дровосек был мобилизован на трудовую повинность – он работал на победителей, захвативших города и села, леса и поля, – и жена дровосека одна от зари до зари гнула спину в лесу в надежде – часто, увы, тщетной – поддержать огонь в своем жалком очаге.

К счастью – правду говорят, нет худа без добра, – у бедного дровосека и его жены не было детей.

Каждый день благодарил бедный дровосек небеса за эту милость. А жена дровосека горевала тайком.

Кормить лишний рот ей не приходилось, что верно, то верно, но ведь и любить было некого.

И она молила небеса, богов, ветер, дождь, деревья и даже солнце, когда его лучи, пробиваясь сквозь листву, озаряли лесную чащу волшебным сиянием. Все силы неба и природы молила она явить милосердие и даровать ей наконец ребенка.

Шли годы, и мало-помалу она поняла, что все силы небесные, земные и волшебные объединились с мужем-дровосеком в одном намерении – лишить ее этой радости.

Отныне жена дровосека молилась, чтобы кончились хотя бы холод и голод, которые терзали ее с утра дотемна, денно и нощно.

Бедный дровосек вставал до зари, все время и силы тратил на строительство военных сооружений, имевших важное оборонительное и даже наступательное значение.

Тем временем жена дровосека и в дождь, и в снег, и в любую непогоду, и даже в тяжкую, душную жару, о которой я уже упоминал, гнула спину в густом лесу, подбирая каждую веточку, каждую сухую деревяшку так бережно, точно потерянное и найденное сокровище. Попутно она проверяла ловушки на птиц и зверей, которые муж ставил в лесу с утра, отправляясь на работу.

У жены бедного дровосека, сами понимаете, развлечений в жизни было немного. Шла она по лесу, мысленно повторяя свои молитвы и уже не зная, о чем молить, а живот у нее сводило от голода. Теперь она лишь просила небеса ниспослать ей возможность хотя бы раз в жизни поесть досыта.

Этот лес, где она знала каждое деревце, широко раскинулся густой чащей, равнодушный и к холоду, и к голоду, но еще в начале мировой войны мобилизованные мужчины с мощными бензопилами прорубили в ее родном лесу просеку во всю его длину, проложили по просеке рельсы, и с недавних пор зимой и летом один-единственный поезд ходил туда-сюда по этой одной-единственной колее.

Жена бедного дровосека любила смотреть на этот проходящий поезд и уже считала его своим. Она представляла, как тоже едет в поезде далеко далеко, от голода, холода и одиночества, и ее прямо в жар бросало.

Мало-помалу она подстроила всю свою жизнь под расписание этого поезда. Надо сказать, что поезд вовсе не радовал глаз. Вагоны были простые, деревянные, и в каждом вагоне – единственное зарешеченное окошечко на самом верху. Но других поездов жена бедного дровосека в жизни не видела, так что этот ее вполне устраивал, особенно после того, как муж в ответ на все расспросы авторитетно заявил, что это товарный поезд.

Слово «товарный» окончательно покорило сердце и распалило воображение жены бедного дровосека.

«Товарный»! Поезд, который везет товары… С тех пор она представляла, что поезд битком набит едой, одеждой, всякой всячиной, и она идет из вагона в вагон, ест досыта и берет все, что хочется.

Мало-помалу фантазии сменились надеждой. Однажды, может быть, завтра, может быть, послезавтра, поезд сжалится над ней, голодной и холодной, и подарит ей хоть одну товарную единицу из своих ценных товаров.

Вскоре она осмелела, подходила к поезду совсем близко, звала его, манила, молила в голос или просто махала руками, когда была слишком далеко, чтобы подойти вовремя.

И было такое раз-другой, что из зарешеченного окошка высовывалась рука и махала в ответ. Было раз-другой и такое, что какая-то рука что-то бросала ей, и она стремглав бежала поднять это что-то, мысленно благодаря поезд и руку.

Обычно это был всего лишь клочок бумаги, который она расправляла тщательно и трепетно, после чего аккуратно складывала и прятала у сердца. Сообщала ли эта записка о будущем подарке?

Поезд проносился мимо, и спустя время, когда уже смеркалось, когда голод становился невыносимым и холод жалил все сильней, она, чтобы не так щемило сердце, вновь с благоговейным трепетом расправляла бумажку и рассматривала торопливые неразборчивые каракули. Жена дровосека не умела ни читать, ни писать ни на каком языке. Муж немного умел, но она не хотела делиться дарами поезда ни с ним, ни с кем бы то ни было еще.

Едва увидев этот товарный вагон – вагон для скота, судя по соломе на полу, – он понял, что удача от них отвернулась. До сих пор, и в Питивье, и в Дранси[1], им везло, их хотя бы не разлучили. Увы, у них на глазах уводили других, менее везучих, и никто не знал куда, а они все-таки оставались вместе. Этой благодатью, думал он, они обязаны своим драгоценным близнецам – Анри и Розе, Гершеле и Рореле.

Вообще-то близнецы появились в самый неподходящий момент, весной 1942 года. Разве можно в такое время производить на свет еврейского ребенка? Хуже того, двух еврейских детей разом! Да еще чтобы их угораздило родиться под желтой звездой! Однако именно благодаря близнецам – в этом он был уверен – они с женой встретили новый, 1943 год в лагере Дранси по-прежнему вместе.

Более того, желтая звезда еще их хранила, и еврейская администрация лагеря даже нашла ему работу! Он почти окончил медицинский факультет – по специальности «хирургия уха-горла-носа», но в Дранси, сказали ему, врачей много, правда, много и больных – повсюду, где есть евреи, много врачей, а больных еще больше, – зато один из двух их парикмахеров как раз выбыл из строя… Парикмахер? Что ж, парикмахером так парикмахером.

Волосы – они и есть волосы, не стоит рассуждать и пытаться понять, потому что понимать нечего.

Пока лагерь охраняли жандармы-французы, он их стриг. Он так часто видел, как орудовал ножницами отец, щелкал лезвиями в воздухе, словно предупреждая шевелюру клиента, что переходит в наступление, а потом, зафиксировав другой рукой затылок, сосредоточившись, направлял их прямо на мятежный вихор и состригал клок одним решительным щелчком. Даже профессиональные парикмахеры принимали его за своего.

Но, с тех пор как французских жандармов сменили серо-зеленые мундиры, к его услугам еще обращались только члены лагерной администрации да редкие заключенные – клиенты немногочисленные и отчаявшиеся, а он должен был им лгать снова и снова. «Ну да, ну да, все хорошо, все будет хорошо, все обязательно будет хорошо…»

Сказать по правде, весной 1942 года они с женой чуть было не избавились от близнецов, еще не зная тогда, что их будет двое. Но жена по зрелом размышлении решила их сохранить. И она родила на свет два маленьких существа, которые были уже евреями, уже помеченными, уже в черных списках, уже преследуемыми, разыскиваемыми, загнанными, девочку и мальчика, которые хором надрывались в крике, будто всё знали, будто всё понимали. «У них глаза твоего папы», – сказала мать отцу. Да, их первый крик был ужасен. Одна только мать, переполненная молоком и надеждой, смогла их успокоить. Очень скоро они перестали кричать и, доверчиво потянувшись к материнской груди, продолжали сосать во сне.

В Питивье и Дранси во Франции во время Второй мировой войны находились транзитные лагеря для французских евреев, откуда их отправляли в Освенцим. – Здесь и далее примеч. переводчика.