Агами

– Посмотрим, Старый, – ответил Трофим, – зарекаться не буду, но и грузить тебя по мелочам не резон мне.

Скоро вечером подстерегли его те двое и на нож поставить решили, но не смогли. Мало что не смогли, мало, что не стал их Трофим калечить, так они пришли с жалобой на Трофима к нему – смотрящему за зоной Паше Старому: дескать, не по понятиям Трофим поступил, мешает блатному ходу и порядок нарушает. Объяснил им Паша тогда, как мир устроен и как жить в нём надо, чтобы лишнего не сожрать и ношу брать по себе. Дал понять, что и довершить может то, что Трофим с ними не доделал, если не одумаются.

Одумались, куда ж деваться. Обходили с тех пор и Трофима, да и вообще работяг порядочных. А Трофим сам пришёл и поблагодарил, даже угостил Пашу чаем хорошим из посылки от родни. Поговорили. И часто стали с тех пор говорить.

Дверь хаты щёлкнула, лязгнула, отворилась кормушка. Спорые руки поставили две кружки с кипятком, две миски с баландой. Пластиковые. Алюминиевые давно не в ходу. Цивилизация, Шральц придумал бы что-нибудь, смеялся бы.

Паша повернул голову. С соседней стены хаты, с такой же шконки вскочил и побежал к двери азиат лет сорока – Паша научился определять их возраст. Взял кружки и миски, поставил на стол. Кормушка захлопнулась.

– Живой, – сказал азиат.

И улыбнулся.

– Здорово, Бунтын, – вспомнил Паша его имя, – ты как здесь?

Бунтын из кхмеров, мужик, давно на зоне, понятия блюдёт. Но всё равно надо аккуратней. В ШИЗО всякое бывает, могут по недосмотру нормального мужика рядом посадить, а могут и подсадить кого угодливого и разговорчивого.

– План не выполнил, – просто ответил Бунтын.

Похоже было на правду, северная каторга не каждому под силу, а на лесоповале работы есть такие, что хоть жилу разорви, не вытянешь норму.

Паша тяжело поднялся. Сел за стол. Надо есть, хотя охоты никакой, но надо, силы нужны, скоро придут за ним обученные люди и уведут на разговор. Может, и последний будет разговор в его жизни.

– Ну что, супчику куриного, да с потрошками? – попробовал Паша старую шутку.

– Нет, каша пелёвая, – ответил Бунтын.

Шуток он не понимал и «перловая» произнести не мог – очень тяжёлое слово. Хотя говорил по-русски вполне сносно. Да и плёвая – недалёкое слово для этой каши.

– Когда притащили меня, братан?

– Спал я уже, Старый. Ночь была.

– Не обессудь, если разбудил, – усмехнулся Паша.

Стали есть. Было больно, передние зубы шатались. Бунтын жевал бойко и скоро закончил. Вдруг спросил:

– Тебя убивать будут, Старый?

– Может, и будут, – хрипло ответил Паша.

Каша не лезла.

– А зона как же? Что люди скажут? Бунт будет? – зашептал Бунтын, теребя в руках ложку.

– Может, будет, Бунтын, а может и нет. Я кровь лить не буду. Хватит на мой век.

Последние слова Паша проговорил громко и отчетливо. Убьют – не убьют – это ещё неизвестно. А вот прибавки к сроку за организацию массовых беспорядков не надо.

Но Бунтын продолжал:

– Зона волнуется. Менты с утра шептались на продоле. Тоже волнуются. И я волнуюсь.

Паша вспомнил, как залетевшие в барак огромные спецназовцы в шарообразных шлемах снесли Витоса, как тот скрючившись стонал у двери под лестницей, когда Пашу тащили мимо с вывернутыми руками.

– Ты, Бунтын, не нагнетай. Зона не такое видала. И это вынесет.

Кормушка снова открылась, те же руки забрали посуду. Начался обычный тюремный день – орали вертухаи, хлопали замки и решётки, кого-то уводили на беседы, кого-то били и кто-то тогда кричал, а некоторые только стонали.

Паша лежал и вспоминал последний разговор с Трофимом.

– Вот ты спрашиваешь у меня, Трофим, кто теперь свой. А я тебе так скажу: ничего не поменялось вовсе. Человек тебе свой, а нелюдь – не свой.

Они сидели в каптёрке за полночь, и говорить приходилось шёпотом: сон каторжанина крепок, но нужные уши всегда слышат. Пили остывший чай, не кипятили, чтобы не шуметь.

– А ты кто?

– Вор. Воры всегда были. Царя пережили, коммунистов, чекистов.

– Ты убивал?

– Не без того. Так и все, кого мы пережили, убивали. Мы люди лихие, мы не сеем и не жнём, всегда так было, мы чужое берём.

– И моё можете взять?

– И твоё.

– Так какой же ты мне свой тогда?

Паша подумал, как объяснить, слова искал. Нашёл.

– Мы волки, и те, кому ты служить хочешь, – волки. Жить надо таким, какой ты есть. Мы не скрываемся. А они под личиной живут. И добро берут людское, и души – всё под личиной. Потому нет им веры и жидко всё, что они строят.

– Зачем ты мне говоришь это? Зачем вообще со мной говоришь, Старый? – совсем тихо спросил у него тогда Трофим.

– Я же вижу, зачем ты так жить начал, – ответил Паша, – я вижу. Ты не закона и порядка хочешь. Ты найти хочешь, кто беззаконие и беспорядок учинил. Кто отца твоего убил. Почему ты ни мать не знаешь свою, ни родни, и откуда ты пошёл тебе неизвестно. Место себе найти хочешь. Своих ищешь.

Паша встал, разлил себе и Трофиму остатки чая.

– А говорю я тебе это затем, чтобы ты не делал того, зачем в зону ко мне приехал.

Дверь лязгнула. Паша встал. Ну вот, за ним. Но нет, фельдшер заглянул в кормушку и ушёл. Спрашивать ничего не стал, а это и не нужно. Осмотр проведён. Для порядка достаточно.

Паша снова лёг и закрыл глаза.

Глава 7

Первое задание

Отец Игоря Сидорова был глупым человеком. Игорь знал это наверняка и удивлялся, когда того называли большим писателем, значимой интеллектуальной фигурой, придумывали ещё какие-то обозначения, чтобы подчеркнуть – да, авторитет, лидер мнений, активно чуждый, ликвидирован вынужденно. В Школе не было принято ретушировать и смягчать. Вот человек умный, но чуждый, вот дурак, но наш. Этот нейтрализован, а этого нейтрализовать не за что и активизировать бессмысленно, терпеть нужно, создавать условия. Такая работа.

Что такое писатель? Человек, который составляет из букв слова, а из слов предложения. В них появляется смысл. Если человеку есть, чего хотеть, и он знает, что смысл написанного им на что-то повлияет, почему он делает так, что его за это нейтрализуют? Какая разница этому большому писателю, что было писать? Ведь можно же было писать так, чтобы встать на место того самого дурака, которому сейчас и поддержка, и почёт, и всякое материальное в избытке? Что важно было ему, этому лидеру мнений? Признание толпы? Уважение избранных? И то и другое ему дали бы те, на кого его сын сейчас работал. И залы бы собирал, и авторский канал какой-нибудь вёл, и дом имел где-нибудь на Клязьме приличный, где потихоньку осколки прошлой знати собираться начали в новые поселения. Большие дома там по нынешним цивилизованным меркам, не Рублёвка, конечно, по которой они спецкурс проходили с изучением биографий видных обитателей, но посолидней, чем в пригородах Берлина, где Игорь был на практике.

– Национальные особенности, – говорил его нынешний шеф Денис Александрович, – у нас нельзя без больших домов. Когда Рублёвку разбирали, говорят, находили гостевые дома в поместьях, где мебель стояла новая десятилетиями, там никто никогда не бывал. Это – пережитки обычаев в условиях отсутствий традиций.

Было непонятно, и Денис Александрович пояснял, он любил эту тему:

– В странах, где живут из поколения в поколение в одном месте и не боятся завтра быть повешенными на воротах родовой халупы или замка, люди не склонны вкладывать капитал в бесполезную недвижимость. Их детям останется полученное ими от предков. Все что-то пристраивают. Мясник передаёт дело сыну, лавка зеленщика может на одном месте простоять пять веков. Или больше. Это – традиции. Мы же тоже так хотим. Только у нас этих веков на одном месте ни у кого не было. Поэтому в наших обычаях, как только появляется возможность, симулировать традиции, ставить разом усадьбы, которые в Тоскане или Провансе строились веками, кирпичик к кирпичику. Заказывать фамильные портреты себя, родственников, родственников родственников, искать связи с княжескими, на худой конец графскими династиями. Покупать винные погреба. Смешно было – пьют мужики разбогатевшие на ваучерах (вы проходили эту тему), водку, как водится, а когда совсем тяжёлые становятся, самый передовой везёт всех к себе домой, там жена уже ждёт, надо показать эксклюзив – винный погреб привезли из Бургундии. В каждом уже по литру водки, но сидят в погребе, пьют Шато Марго и песни поют, как на поле танки грохотали. А наутро, проблевавшись и самогоном похмелившись, жён во Францию отсылают, погреба закупать. Чтобы видно было – основательный дом, с традициями.