Страница 2 из 8
Теперь осталось одно – мое собственное. Прощай, «жизнь на двоих». Прощай, «жизнь, сотканная из слов».
По этой ли причине дневник со вчерашнего дня стал так важен для меня? Неужели он заменил слово? Слова, обращенные к матери…
«Следующая остановка: вокзал Креза-TGV»[1].
Я беру себя в руки. Довольно слез! И откуда они только берутся в таком количестве?
Мама уж точно не захотела бы видеть меня печальным и разваливающимся на части. Скажу больше: она почувствовала бы себя оскорбленной, решив, что оказалась несостоятельной на ниве воспитания.
Нельзя ее разочаровывать.
«Следующая остановка: Лионский вокзал Пар-Дье».
Я выхожу на перрон в моем родном городе Лионе, смотрю на часы и вижу дату: 28 марта.
Здесь, ровно пятьдесят семь лет назад, мама произвела меня на свет, а теперь я приехал, чтобы проводить ее до последнего пристанища.
Начался мой первый «сиротский» день.
Я теперь ничейный сын.
Час ночи. Никак не удается заснуть. Я согласился переночевать у Флоранс – мне сейчас хочется быть рядом со старшей сестрой, которую я любовно называю деткой. Интересно, они с Аленом тоже мучаются бессонницей в соседней спальне? А мои племяшки Стефан и Тибо?
Займусь-ка я дневником, все лучше, чем ворочаться в постели, как сорвавшийся с привязи груз на палубе корабля, попавшего в шторм. Сажусь за узкий стол и начинаю перечитывать записи…
Дорога совершенно меня вымотала: Лион без мамы – не Лион. Таксист вез меня по улицам, не ведущим к ней, я взбирался на холм[2], где она больше не живет, смотрел на фасады домов, мимо которых она никогда не будет гулять, а совсем скоро позвоню в домофон – и не услышу ее веселый голос, подойду к квартире – и не увижу ее на пороге, с увлажненными глазами, облегченно вздыхающую: «Ну слава богу, добрался!»
Без мамы город вдруг показался мне пустым, нелепым, разрушенным. Его лишили головы…
Было так больно, что меня осенило: мама навечно покорила Лион, для меня город олицетворяла она, а не Дева Мария Фурвьерской базилики. Из своей величественной дозорной башни в Сент-Фуа-ле-Лион мама управляла кварталами, оранжево-розовыми крышами, колокольнями, куполами, извивами рек, ходом медлительных барж, дымящимися трубами, угрюмыми промышленными объектами. Она навязывала городу свою гармонию: речка сливается с рекой, как рука касается руки, два холма улыбаются друг другу, защищая сердце Лиона. Скажу больше – она раскрасила город в цвета, которые предпочитала в одежде: черепичный бледно-розовый, фасадный охристый, каменный жемчужно-серый, водно-металлический, небесно-лазурный. Мама обожала путешествия, увлекалась археологией и историей, возила меня в Грецию и в Италию, была неутомима в походах через время и пространство, требовала, чтобы город предъявлял миру все эпохи: Галлию, Средневековье, Возрождение, классицизм, буржуазный девятнадцатый век, современность из стекла и бетона. Мама вдохнула в древнюю столицу галлов свою мудрость, слепленную из умеренности, скромности и безропотности женщины в возрасте, которая без истерик смирилась с пенсией и приглушала трагизм заката, наслаждаясь сиюминутными радостями.
Проезд по улицам и набережным подарил мне озарение: не мама уроженка Лиона – город происходит от мамы.
Лион, мой родной город? Лион, мой материнский город…
Могучее светло-желтое солнце раздавило вторник. Дивная погода приняла в свои объятия ужасный день.
В фильмах и романах пышная природа звучит в унисон с героями: французские кинорежиссеры не мыслят расставания без дождя, все агонии в романах случаются в бурю. В прошлом я рвал отношения под безоблачными небесами, а сегодня, в день маминой смерти, весна сияет всеми красками радуги. Космос равнодушен к моей тоске, и меня это скорее успокаивает, лишает значимости, доказывает, что душевное состояние одной человеческой особи в океане Вселенной весит меньше самой маленькой капли.
Встреча с сестрой помогла мне успокоиться: и речи быть не может о том, чтобы хныкать на груди друг у друга. Незримо присутствующая мама запрещает разнюниваться, призывает к сдержанности. Мы с Флоранс не раз уединялись в соседней комнате или на балконе, чтобы пролить тайные слезы…
В обычаях и ритуалах – даже административных – есть хорошая сторона. Подобрать все необходимые бумаги, заполнить бланки, заказать отпевание, назначить день похорон, составить текст сообщения, разослать объявления в газеты, обзвонить родных и друзей… На все эти дела требуется энергия, которую в противном случае мы потратили бы, горюя об усопшем.
Предусмотрительная мама облегчила нам задачу – подписала договор на организацию церемонии с похоронным бюро.
Контора, выстроенная из клееной фанеры и стекла, стояла в глубине парковки и напоминала скорее почту или отделение банка. Чистенькая, новенькая, небольшая, с веселыми пастельно-розовыми стенами и яблочно-зелеными креслами для посетителей, цветовым решением она напоминала ясли или детский сад. Как ни странно, это утешало и ободряло, а вовсе не раздражало и не казалось оскорбительным.
Нас приняла молодая женщина в элегантном черном платье, умело накрашенная, с идеальным маникюром. Прежде чем пригласить нас в кабинет, она легким кивком указала на высоченного парня лет двадцати, тот робко поклонился и был представлен как стажер.
– Вы позволите молодому человеку присутствовать при нашей беседе?
– Мне бы этого не хотелось, – не раздумывая отрезал я.
Флоранс посмотрела на меня, явно недовольная этим «единоличным» решением. Я дернул плечом: «У нас с тобой не стажировка, мы в трауре по маме, такое бывает раз в жизни…»
Дама понимающе кивнула, и мы уединились в кабинете. На полках стеллажей стояли таблички с образцами траурных уведомлений, которые немедленно повергли меня в уныние: глупые выспренние формулировки могли разве что вызвать раздражение у горюющего человека. Я тут же разозлился на себя: перебирая слова и полируя формулировку, маму не вернешь!
Много лет назад она заполнила целый пакет документов, где оговорила все пожелания насчет своих похорон. Занимающаяся нами дама вдруг покачала головой, обнаружив какое-то упущение в договоре.
– Ах, какая досада – ваша мать не упомянула услуги танатопрактика.
– Чьи услуги?
– Специалиста, который занимается сохранением тела, готовит его для положения во гроб. Меня это удивляет – судя по всему, ваша матушка была весьма кокетливой дамой. Я добавлю пункт «грим», согласны?
Я тяжело сглотнул. Сестра погладила меня по руке, давая понять, что заранее согласна с моим решением.
– Мама ничего не упустила, мадемуазель. Она терпеть не могла обычай «раскрашивать» покойников. Вы назвали ее кокеткой, но она была еще и феминисткой и не хотела, чтобы ее «выставляли напоказ».
Женщина задумчиво откашлялась и тихо спросила:
– Итак?
– Итак, мы не станем нарушать ее волю.
– Но вы ведь захотите…
– Нет.
– Возможно, ее братья или сестры…
– Никто не пойдет против маминой воли. Она всегда сама обставляла свои появления на публике, пусть и уход будет именно таким, как ей виделось.
Я вспомнил, в какое бешенство приходила наша мать, когда ее пытались подвести к гробу на похоронах кого-нибудь из знакомых. При виде мертвого тела обожаемого мужа она пришла в ужас и накричала на нас с Фло: «Ну что вы застыли?! Не видите, что папы тут нет? Что он ушел? Здесь никого нет, никого, никого!»
Служащая смирилась и предложила перейти к выбору гроба.
Я хотел было крикнуть: «Самый красивый!» – но сдержался. Мама нашла бы меня смешным, Флоранс не откажет себе в удовольствии поиздеваться.
– Ну, не знаю… До сего дня гроб нам выбирать не приходилось, – пробормотал я.
1
TGV – французская сеть скоростных электропоездов. Первая линия была открыта в 1981 г. между Парижем и Лионом.
2
Имеется в виду Фурвьер – холм, возвышающийся с запада над центром Лиона. Так же называется центральный квартал, расположенный на этом холме.