Страница 75 из 80
Она же обернулась к толпе и закричала:
— Да простит вас Аллах, отстаньте от меня! Я каждый день сносила ваши шутки, оставьте меня сегодня в покое! Ведь это солнце и месяц повстречались!
Толпа отстала от них, и они пошли вдвоем. Аль-Мауджуд шел с ней, но не смел войти с ней в дом, хоть она и была одна, так как опасался последствий. А она обратилась к нему:
— Пойдем же к тебе, будем пить и наслаждаться. Я не расстанусь с тобой, ведь ты — мой возлюбленный, я так искала тебя!
Аль-Мауджуду стало стыдно, он не мог отказать ей, но не мог и повести к себе. Он стал бродить с ней по улицам, а сам при этом думал: «Как увижу закрытую дверь, скажу, что это и есть мой дом, но гулям куда-то ушел и не вернулся. Так я избавлюсь от нее».
И он пошел по какой-то улице, а когда эта улица кончилась, он перешел на другую и увидел в самом ее начале новый дом, такой новый, словно маляр только что сошел с его лесов. На воротах было стальное кольцо, а створки ворот были из платана, похожего на сандал. Там было еще два кольца наподобие андалузских, словно из золота, в которые был продет румийский замок весом в два ратля.
— Это и есть мой дом, — сказал аль-Мауджуд, а потом добавил:
— Что же случилось? Да отрубит Аллах руку моего гуляма! Клянусь Аллахом, я не знаю, куда он девался!
— О господин мой, твой дом вот этот? — спросила девушка.
— Да, — ответил он.
— Клянусь Аллахом, это прекрасный дом, высокий, светлый, я не видела такого дома никогда. Этот дом так же прекрасен, как и ты. Я сломаю этот замок.
Она подошла к воротам, подняла с земли палочку, воткнула в отверстие замка, поковыряла, и язычок замка отлетел. «Клянусь Али, она открыла, собака!» — подумал аль-Мауджуд.
— Вот счастье-то, я открыла замок! — воскликнула она, потом толкнула створку ворот и открыла их.
— Я вошел вместе с ней, — рассказывает аль-Мауджуд, — бледный от страха. Мы прошли через дехлиз и остановились перед парчовой завесой. Отдернув ее, мы вошли в дом с двумя айванами, расположенными друг против друга, а в них стояли богатые ложа. Внутри дом был отделан золотом, а на айване была протянута веревка, на которой висело десять джубб из атласа. Хозяин дома, видно, повесил их, чтобы их не побило молью. Полы были вымыты, и комнаты блестели как снег, а стены эти отделаны лазурью и золотом. Девушка вошла внутрь, села в айване, а я вошел вслед за ней. Она сняла свое верхнее платье и спросила:
— Сварил ли твой гулям что-нибудь?
С этими словами она пошла в другую комнату, а там была дверь, открыла ее и увидела таннур и пять очагов, на которых кипели пять котлов с кушаньями, благоухавшими лучше мускуса. Потом она увидела пять подносов, на которых лежали сладости и хлеб, наверное, ратлей сто.
— О сын моего дяди, — спросила она, — вы ждете гостей?
— Клянусь Аллахом, — ответил Мауджуд, — о женщина, я не знаю, что сделал гулям. Он сам не помнит, что он делает!
А сам он при этом подумал: «Клянусь Аллахом, прекрасно! Ничего не может быть в мире удачней! Это угощение для тюрка[42] или для человека уважаемого, который вскоре явится и увидит, что мы вошли в его дом, и не разрешит нам остаться. Мы уйдем, как вчерашний день, но будем уповать на всевышнего Аллаха».
А девушка меж тем принесла поднос и пять тарелок. Она зачерпнула из каждого котла, налила в тарелку, наложила на поднос рису, затем принесла другой поднос, с жареной курицей и сладостями, а потом принесла поднос с лепешками и поставила перед Мауджудом и сказала:
— Ешь!
Он стал есть, словно человек, который ест и не знает, на чем остановить свой выбор. Они поели вместе и помыли руки. После этого она сказала:
— О друг, я поищу вина!
Она встала, открыла дверь в потайную комнату и нашла там одиннадцать бочонков. В каждом бочонке стояла бутыль с вином, которое было похоже на снег.
— Замечательно! Клянусь Аллахом! — воскликнула она. — Ты спрятал его от меня, а ведь я люблю вино!
Она взяла поднос, поставила на него три бутыли вина и принесла. Потом она открыла другую потайную комнату, в которой были дыни, разные плоды и пряности, и принесла все это.
— А теперь надо послушать музыку, — заявила она.
— Не стоит, — перебил аль-Мауджуд девушку, — не надо музыки, посидим вдвоем, пусть соседи не догадаются о нашем существовании.
Но девушка увидела в айване небольшую комнату, открыла ее и нашла там лютню, чанг и бубен.
— Замечательно, клянусь Аллахом! — воскликнула она.
Она взяла бубен и стала наигрывать на нем. Аль-Мауджуд встал, подошел к ней, схватил за руку и крикнул:
— Горе, ведь наш сосед, — праведник[43]. Вот нагрянет он и начнет ругать нас! Не надо нам бубна.
С этими словами он отобрал у нее бубен, и они стали пить вино, передавая друг другу чашу.
А дом этот принадлежал фаррашу Мухаммеда аз-Зейнаби по имени Халтух. У Халтуха не было жены, и он пристрастился пить вино с тюркскими рабами. Он все приготовил и пошел звать их. Когда же он пришел домой с тюркскими воинами и подошел к воротам, то увидел, что замок открыт, а створки распахнуты настежь.
— Клянусь Аллахом, это прекрасно! — воскликнул он. — Кто-то открыл мои ворота.
Тюркские рабы также сказали ему:
— Смотри-ка, ворота твоего дома раскрыты.
— Не знаю, что это, — ответил он. — Подождите здесь, я войду и посмотрю.
Он потихоньку вошел в дом, чуть отдернул уголок занавеса и увидел юношу и девушку, похожих на восходящее солнце.
— Клянусь Аллахом, они прекрасны, — подумал Халтух. Он был великодушный муж, любил общество людей и сочувствовал влюбленным. Убедившись, что в его доме ничего не пропало, он подумал: «Да поразит Аллах того, кто помешает вам! Разве человек с добрым сердцем разлучит солнце с месяцем?»
Халтух вернулся к тюркским рабам и, когда те спросили его, можно ли войти, ответил:
— Нет, ступайте, встретимся завтра. У меня есть дело.
— Да будет благословение Аллаха над тобой, — сказали они и покинули его. Халтух же тихонько вошел в дом, взял лепешку, дал ей остыть, обмакнул в котел, открыл дверь чулана с вином, взял кувшин, поел и стал пить вино, а на закуску у него ничего не было. Каждый раз, когда пили аль-Мауджуд и девушка, он также пил. От него не укрылось, что юноша чем-то удручен, и вдруг Халтух произнес про себя: «О господи, он встал». Мауджуд действительно поднялся и вышел по нужде в ту самую комнату и видит: сидит какой-то человек и пьет вино. Халтух встал навстречу и сказал:
— Не говори ни слова и не бойся меня! Я — хозяин этого дома, у меня нет жены, все это угощение приготовлено мной самим. Я — фарраш Мухаммеда ибн Сулеймана. Каждый заработанный динар я отдаю людям. Пусть этот дом будет твоим, пусть ничто не огорчает тебя. Расскажи мне о себе.
Мауджуд рассказал Халтуху о том, как он встретился с девушкой и что она сделала.
— Возвращайся к ней, пей вино и веселись, не оставляй ее одну. Я сам сейчас повяжусь поясом и войду в комнату. Ты выбрани меня и ударь. Только, смотри, не сильно!
Мухаммед аль-Мауджуд обрадовался, страх его прошел, он успокоился. Он вернулся в комнату и велел девушке:
— Бери бубен и пой!
— А как же насчет праведника, о господин мой? — спросила она.
— Нам нет дела до него!
Девушка взяла бубен и запела, но вдруг воскликнула:
— О господин мой, мне трудно петь, подари мне одну джуббу — я стану петь лучше.
«Пропала моя джубба, — подумал при ее словах Халтух. — Но пусть он подарит ее».
Девушка протянула руку, взяла джуббу копского атласа с большими нашивками, надела ее. А джубба была длинна ей на целую пядь.
— Она мне длинна, — заявила девушка, схватила джуббу и оторвала полу.
«Ах, пропала джубба, — подумал Халтух. — Но хорошо, пусть ее».
А аль-Мауджуд стал упрекать девушку:
— Что стоило тебе оставить джуббу до зимы и перешить на твой рост?
42
Тюрок — имеется в виду начальник дворцовой гвардии тюрков-гулямов (см. Глоссарий). При аббасидских халифах они пользовались большой властью и влиянием.
43
По исламу, музыка, пение и другие развлечения считаются греховными, поэтому герой, стараясь уговорить девушку не шуметь в чужом доме, ссылается на святошу-соседа.