Страница 3 из 18
Я лениво перекатила в раскрытой ладони янтарный шарик с маленькой трещинкой сбоку, внутри которого навеки застыло крохотное семечко, чувствуя, как окаменевшая красноватая смола нагревается от тепла моего тела и начинает едва ощутимо пульсировать. Будто бы крохотное живое сердечко, которое впитывало мою магию, поддерживаемую жарким солнцем, превращаясь в амулет, который сможет согреть меня холодной зимней ночью, даст возможность сплести полноценное заклинание даже в сумерках и, быть может, это спасет мне жизнь.
Ведь все самые страшные, самые непонятные твари выбираются именно по ночам. Поэтому в каждый солнечный день я старалась выкроить время – и напитать своей силой очередной амулет, превращая каменную, железную или деревянную бусину во вместилище колдовской силы, энергии солнечного дня, которой я могла бы воспользоваться даже глубокой ночью.
Я вздохнула и вновь перевернулась на спину, зажмурившись и чувствуя, как солнечные лучи обливают лицо и шею приятным жаром. Дотронулась до длинного ожерелья из сотни с небольшим бусинок, каждая из которых отзывалась приятным, покалывающим теплом на мое прикосновение. Лишь этой зимой я, наконец, научилась самостоятельно переливать излишки силы в камешки, металл и дерево, превращать невзрачные с виду безделушки в амулеты, и с тех пор вот собираю это ожерелье, нанизываю на крепкую нить колдовскую силу. День за днем, бусина за бусиной…
– Арайя! Где ты?
Я узнала высокий, звонкий голос одной весьма необычной особы, что жила вместе с людьми в Одинокой Башне, и села, крепко зажимая в кулаке янтарный окатыш и вглядываясь вдаль.
По тропинке вдоль кромки луга шла высокая златовласая женщина в ярко-зеленом платье с обтрепанным подолом, тонкая, гибкая, с округлыми бедрами – она двигалась грациозно, будто бы пританцовывая, волосы блестели на солнце золотой проволокой, свитой на кончиках в крупные кольца, а на узорчатом поясе благозвучно перезванивались друг с другом крохотные бубенчики. Почему она решила остаться в Одинокой Башне, среди людей, никто не знал, а может, и не желал знать – просто, как сказывали преподаватели, один жарким июльским днем в дверь Башни постучалась женщина, назвавшаяся именем Айви, что на старом языке означало «плющ», и попросила пристанища. Ей не отказали, и с тех пор Одинокая Башня благословлена летом и грядущей за ним осенью. В окрестностях стали мягче зимы и благодатнее лета, в лесу появилось больше зверья и птицы, а в единственной небольшой реке Ленивке, у излучины которой и построена обитель человеческих волшебников, невесть откуда возникла и прижилась некрупная, но очень вкусная форель.
И все потому, что Айви была не человеком, а летней ши-дани, существом из далеких волшебных Холмов.
– Я здесь! – пришлось встать и замахать руками, чтобы Айви меня заметила. Может, она и ши-дани, но почему-то на редкость рассеянная и невнимательная, особенно когда пребывает в человеческом облике.
– Право слово, я тебя обыскалась, – женщина в зеленом платье подошла ближе, легко рассекая высокие травяные волны, которые бесшумно смыкались за ней, не оставляя тропинки из примятых стебельков. – Опять отлыниваешь от обязанностей, да? Ты обещала помочь с пшеничным полем – пусть дожди прекратились, но зерно созревает слишком медленно, часть колосьев могут и вовсе пустыми оказаться.
– Всего на полчасика, – вздохнула я, отводя взгляд и стараясь выглядеть виноватой, но провести летницу было куда как сложнее, чем наставников Одинокой Башни. По крайней мере, по поджавшимся губам стало понятно, что в этот раз с ши-дани лучше не спорить. Никак.
– Лугнасад скоро, – неожиданно тихо прошелестела Айви, дотрагиваясь кончиками пальцев до моего подбородка, наклоняясь и заглядывая мне в глаза. В ее чуть вытянутых, как у козы, зрачках плескалось легкое беспокойство, пальцы казались непривычно прохладными, будто после долгого купания. – Будь осторожна, дневная ведьма. В такую ночь многое может случиться. Не снимай свои бусы.
– Не сниму, – негромко пообещала я, глядя в странные, ярко-зеленые с желтой каемкой по краю радужки, глаза. Говорят, иногда летница пророчествует, и чем ближе к пику своей силы, тем точнее, но мало кому удавалось получить от нее предсказание, и уж тем более – серьезное предостережение. Вот и гадай теперь, повезло мне или нет. – Айви, ты придешь на праздник?
– Приду, – неприятно-холодные пальцы соскальзывают с моего подбородка и ши-дани выпрямляется, расправляя плечи и оказываясь выше меня едва ли не на голову. Я с трудом удержалась, чтобы не опустить взгляд и не убедится, что из-под зеленого подола с выцветшей, обтрепанной золотой вышивкой, и в самом деле выглядывают изящные оленьи копытца и ножки, покрытые мягкой золотистой шерстью. Не любит летница, когда замечают это ее «отличие», особенно когда она всеми силами старается его скрыть понадежней.
Я почему-то замечаю слишком часто.
– Идем, Арайя, – негромко произнесла летница, кладя ладонь мне на плечо и мягко уводя с цветущего луга.
Упругие, колкие травы легонько щекочут лодыжки, сминаются под босыми пятками, цепляются за ноги, совсем как живые, прохладные пальцы. Я не удержалась, сорвала мелкую, на диво душистую лекарственную ромашку и сунула пахучий цветочек на тонюсеньком длинном стебелечке в кудрявую гриву. Ох, и мороки мне с волосами – густые, чуть намокнут, так свиваются в такие буйные кудри, что ни один гребень не возьмет. Одно спасение – длина. Чем длиннее отрастают, тем меньше завиваются, можно и в косу собрать, хорошую такую, плотную. В девичье запястье толщиной. Тяжесть, конечно, та еще, зато если распустить, да еще и венок на голову надеть – на зависть сельским девицам будет. Цвет у них хороший – каштановый с золотинкой, хотя у сестры моей получше был, пшеничный, солнечный, а сами волосы чисто шелковые, так и струились меж зубьями гребешка…
Я споткнулась, заморгала, ощутив гулкую, неприятную пустоту под сердцем.
Нет у меня сестры. Давно уже нет, девятый год скоро, как ее не стало. Не похожи мы с ней были – она стройная, ладная, будто веточка, пальцы тоненькие, волосы золотые, как лучик, улыбка теплая и россыпь веснушек на изящном курносом носике. И я – в ту пору неуклюжая, крепко сбитая девчонка с кучеряшками, кое-как собранными в неряшливую косичку, перехваченную кожаным ремешком. Одно у нас на двоих было – глаза, синющие, как морская вода далеко-далеко от берега. А еще общий домик в рыбацком поселке на берегу огромного моря. И матушка – веселая, тоже синеглазая, рано состарившаяся женщина. Отца у нас не было – сестра вроде бы еще помнила его, а я уже не застала. Погиб он в море во время шторма, когда матушка на сносях была, на последнем месяце. И хоть родилась я безотцовщиной, несчастной и обиженной жизнью себя не чувствовала. Да и как тут чувствовать, если Ализа всегда старалась порадовать – то сказку про птичку и волосок на ходу сочинит, то поможет из старой, негодной рубашки и веревочек куклу смастерить, а то возьмет с собой на ночную ловлю крабов. Да и матушка, хоть и пропадала с утра до поздней ночи в маленькой таверне недалеко от рынка, где работала кухаркой, была доброй и ласковой, находя силы и на теплое слово, и на интересную историю каждый воскресный день.
Впрочем, это уже сейчас, оборачиваясь назад и вспоминая детство, я думаю, что это были наиболее безмятежные и счастливые годы моей жизни. Тогда я, конечно, считала иначе. Я успела наслушаться рассказов моряков, которые изредка приплывали на больших красивых лодках под белыми парусами, задерживались у пристани, чтобы пополнить запасы воды и пищи. Успела узнать, что существует другая жизнь, в которой есть место не только изнурительному труду, бескрайнему синему морю, скользкой рыбе и крикам нахальных чаек. Что далеко на севере живут и волшебники, и чудесные создания, и даже чудовища – в волшебников я сразу поверила, а вот в чудовищ как-то не очень. Зачем их было искать далеко на севере, если тут далеко заплывать не надо было, как из-под воды запросто мог появиться острый серый плавник небольшой прибрежной акулы. Сожрать-то целиком, может, и не сожрет, но вот раны острые треугольные зубы наносили действительно страшные.