Страница 4 из 11
Надтреснутый голос безвременно убиенного певца шарил в граненых пепельницах «Лапин культа», расставленных по относительно чистыми скатертями. Скатерти саванами покрывали шаткие паучьеногие столики. В жилу надрывной песне, когда мимо обители проносилась очередная фура, начинали дребезжать пыльные оконные стекла и колыхаться капроновые занавески.
– Удача, просто грандиозная удача, он купился на все сто, – самодовольно затараторил Фрязев. Этот фрукт стратегически далеко задвинул локти на скатерть, спишем наглость на мандраж, и рапортовал, уставившись на салфетку, будто в глаза гипнотизера. – Я постучал ему в дверь в четыре утра. Это был очень хитрый ход, представляете, он, оказывается, носит армейские подштанники! – А все таки очень некомфортно чувствовал себя докладчик, полнолуние всегда полнолуние, и слишком быстро сохла на языке докладчика слюна.
Эрнст фон Зигфельд сидел с каменным лицом, казалось, ему по барабану и нервно-экзальтированный слог Фрязева, и минором облизывающая неметеные углы музыка. В лице фон Зигфельда было что-то мефистофелевское: длинный костлявый заостренный подбородок, постоянно поднятые уголки губ, глубокий треугольный вырез ноздрей, брови вразлет над двумя складками, из которых торчал крючковатый нос, да клинышек коротких светло-русых волос между большими залысинами. Обычными, а не раскосыми, как следовало ожидать, были только его желтовато-серые глаза.
– Конечно, непротокольным визитом в такую рань я его огорошил, и он даже хотел захлопнуть дверь перед моим носом, но пара цитат из Нового Завета прижали праведника к стенке. А окончательно он мне поверил, когда я на его глазах нагло схватил со стола и в секунду сгрыз заплесневелый сухарь. – Фрязев пялился на салфетку, будто подросток на стриптизершу.
Эрнст фон Зигфельд смотрел в пустую пепельницу, пачка «Мальборо» лежала рядом с его правой рукой, но в пепельнице еще не был похоронен ни один окурок.
– Я спецом в предыдущий день ничего не жрал, знаете, голодный блеск в глазах не подделаешь, – по жизни подлизываясь, осклабился Фрязев. Он в силу каких-то причин поосторожничал, войдя в зал, снять и повесить на крючок синтепоновую куртку из моды девяносто первого года, к гадалке не ходи, презент окучиваемого Фрязевым объекта.
Про голодный блеск фон Зигфельд сам мог бы порассказать на роман-эпопею, но молчал, словно выключенный телевизор, молчал в девственную пепельницу. Еще Эрнст подметил, что нынче гражданин Фрязев ведет себя как типичный осужденный на смертную казнь, которому дали последнее слово выговориться-выплеснуть наболевшее. Неужели он догнал?..
На стол перед клиентами опустился поднос, и повлажневшая глазами под душещипательную песню мадам-официантка расставила порции. Ее бюст чуть ли не разваливал декольте по швам. «Слишком быстро, – мельком подумал Фрязев, – не готовят, а разогревают в микроволновке». «А сок-то разбавленный,» – сообразил Эрнст, но поднимать хай не стал. Ему это надо – привлекать к своей персоне лишнее внимание?
Фрязев яростно заработал челюстями, ложкой и следом вилкой, нож он игнорировал, при этом отчет о проделанной работе продолжался сквозь коробящее Эрнста плямканье и цыканье зубом. Эрнст прикинул, что играть клинически голодного персонажа Константину Фрязеву удается при любом желудке, хоть пустом, хоть набитом под завязку, просто талант, этакий самородок земли русской.
– Я вдоволь перед ним повыкаблучивался, спрашивал даже добро сходить в клозет, тарелку вымазывал хлебным мякишем, – зубы у Фрязева оказались редкие и желтые, он работал ними с механическим однообразием, солянка, шницель с картофелем фри, а под занавес и томатный сок, исчезли по этапу, словно цивилизация ацтеков после турне Кортеса, – хабарики бычковал и потом докуривал.
Эрнст сделал вывод, что его собеседник не вникает во вкус поглощаемой пищи. Пока не притронувшийся к своей порции «маршрутной» еды Эрнст кивнул на «Мальборо», приглашая угощаться. Константин тут же выудил сигарету, суетливо прикурил и добросовестно затянулся:
– А потом мы с ним спорили, Господи, как мы с ним спорили! – Фрязев прекрасно врубался, что отчет о содеянном у него на высший балл, а вот колбасил, колбасил и не отпускал его мандраж, хоть ты хны!
– Не поминай всуе, – неожиданно прервал бесконечное молчание фон Зигфельд.
– Да-да, конечно, а вы есть не хотите?
– Докуришь, сможешь доесть.
А сквозь надрывы магнитолы снаружи то и дело пробивался грохот курсирующих автоприцепов. Только что особо загремело, небось, какой-нибудь КРАЗ, хотя – что КРАЗам делать на этой трассе?
– Спасибочки. Так вот, я о наших спорах. Этот болван наивно верил, что разговорами сможет меня обратить в веру. Мы обсуждали и «Послание к коринфянам», и «Песню песней», я ему талдычу: «Если ты такой истовый, сними сглаз», а он мне: «Гордыня – от беса!». Сплошная умора, обхохочешься. – Фрязев раздавил окурок, лишив пепельницу девственности, и придвинул к себе вторую солянку. Фрязев мел языком и не мог выговориться, словно все делает в последний раз.
По легенде заурядный «ясновидящий и предсказатель» с минимальными экстрасенсорными талантами Константин Фрязев, нарушил Статью 545 секретного приложения к Уголовному Кодексу «Использование в магических ритуалах домашних животных с нанесением им физического ущерба или приведших к их гибели» и был водворен в тайную тюрьму для инферналов, находящуюся под боком Соловецкого монастыря (естественно, с последующим стиранием памяти). На самом деле, конечно же, никто никуда Константина не сажал, но с этой легендой Фрязев, якобы из острога бежавший, нашел приют у священника прихода села Ольхович отца Евдокима, пошедшего на сокрытие преступника под лозунгом «Я не поддерживаю ваши убеждения, но готов умереть за ваше право отстаивать их». Операция бала нацелена на дискредитацию отца Евдокима, в последнее время набирающего популярность проповедями у шоферов-дальнобойщиков. Курировал операцию антииеромонах восточной инферн-группы войск «Старшая Эдда» Эрнст фон Зигфельд, и сейчас у них происходила рабочая встреча.
– Короче? – Эрнст повертел в пальцах пачку «Мальборо», но отложил, так и не достав сигарету, не хотел оставлять в явочной забегаловке окурок с образцом слюны. А тип, аккуратно уносящий окурок с собой, априори не может не вызвать подозрение.
Магнитола одарила слушателей очередной песней:
2
«Уснувший мир» Игорь Тальков.