Тот самый одноклассник

– Эй, Туманчик! Ты чего крадешься в темноте? – смеется Гриша. – Зубрилка зубрилистая, а ну марш домой! Сейчас сдам тебя на руки родителям.

Он ведет себя так, словно мне шесть лет, а ему, как минимум, двадцать. На самом деле нам обоим шестнадцать, хотя он старше меня на полгода. Тоже мне, разница!

– Эй, оставь ее в покое! – приближается вторая тень, и фонари вырисовывают фигуру Данилы Резника.

– Это ты ее оставь, Резник! – моментально напрягается Гриша.

– Ребята, да вы что! Вон же мое окно, даже видно, как мама у плиты стоит. – Я перевожу недоуменный взгляд с одного парня на другого. Гришка такой всегда, а вот что творится с Резником, я не понимаю.

Парни смотрят друг на друга с вызовом, и я делаю быстрый и безошибочный выбор.

– Гриш, пойдем! Сдашь меня маме как товар, раз уж тебе приспичило.

Сосед выдыхает и отворачивается от Данилы. Тот смотрит нам вслед.

– Резник что, грибами отравился? – ворчит Гриша, когда мы отходим в сторону. Данила двигается следом, но рядом оказываются его братья и уговаривают не вмешиваться.

– Не знаю, что с ним. Тестостероновая буря, не иначе.

– Он к тебе подкатывал?

– Да нет вроде. Так, рассказал про Гибсон.

– Гибсон – это круто, – вздыхает Гриша, выводя меня из школьного двора. – А Резник – гиблое дело. Если привяжется, я ему врежу, но и ты на него не заглядывайся, а то скажет, что провоцируешь. Таких как он, лучше не задирать. Пусть думает, что мы с тобой встречаемся, и, если он не отстанет, я с ним разберусь.

– Все и так думают, что мы встречаемся. – Фыркнув, я оглянулась, все еще чувствуя на себе пристальный взгляд Резника.

– Так подтверди, что мы пара!

Мы с Гришкой знаем друг друга с пеленок. Реально, с самых пеленок, мамы клали нас в один манеж. Никакой романтики между нами и быть не могло, но для других это не очевидно. Сосед был безответно влюблен в ветреную одноклассницу, поэтому предложил стать моей ширмой.

Я, не раздумывая, согласилась. Не то, чтобы я подозревала Резника в романтических чувствах, но уж очень не хотелось повторения неуклюжей беседы в мастерской. От его внимания холодели кончики пальцев, а по телу бежали мурашки, и я не знала, нравится мне это или нет.

Склонялась к «нет».

После странной беседы в мастерской Резник вел себя как раньше. Если он и собирался сыграть надо мной злую шутку, то ничего не вышло. Томных взглядов он на меня не бросал, только злые. Иногда толкал плечом, проходя мимо, пинал мою сумку и даже дергал за хвост, как в первом классе. Но Гриша быстро положил этому конец.

Однажды, убедившись, что моего грозного защитника рядом нет, Резник поймал меня в коридоре и, пристально глядя в глаза, спросил:

– Григорий действительно твой парень?

– А как еще бывает? Понарошку? – попробовала выкрутиться я. Почему-то не хотелось врать, хотя другим одноклассникам я без зазрения совести солгала, что встречаюсь с Гришей.

– Может быть по-всякому. Ты его любишь?

Не сдержавшись, я поморщилась. Ложь неприятно жгла язык. Взгляд Резника был строгим, почти учительским, и в нем читался заслуженный укор.

А еще в его взгляде было что-то непонятное. Слишком сильное. И синее.

Синее и сильное.

– В шестнадцать лет любовь – понятие относительное, – выдала я снисходительно.

– Значит, не любишь.

– Какая тебе разница?

– Не было бы разницы, не стал бы спрашивать.

– Только не говори, что ты в меня влюблен! – Насмешливо фыркнув, я отвернулась от пристального синего взгляда и направилась на урок. Не верю, что Резник воспылал чувствами к моей скромной персоне. Скорее все это – часть странной и очень неприятной игры.

– Нет, я в тебя не влюблен, – подтвердил Резник, догоняя меня и удерживая у самых дверей. – Знаешь, что я ненавижу больше всего? Ложь. Когда вместо того, чтобы сказать правду, придумывают игру. Ты лжешь, Ника, причем бездарно.

Острый стыд превратился в багровые пятна на щеках, а следом пришел гнев. Сильный.

– Что ты из себя строишь? – завопила я, вырывая локоть из цепкой хватки Резника. – Я тебе ничем не обязана. Наши с Гришей отношения – не твое дело. Отстань от меня и больше никогда не приближайся!

Только сев за парту и отдышавшись, я призналась себе, что испугалась. Не Резника, а того, что чувствовала в его присутствии. Словно меня засасывает в трясину, а вокруг нет ни одной живой души, способной прийти на помощь.

Резник послушался, причем в буквальном смысле. Нарочито избегал меня, даже пересел подальше. Соседнюю парту занял сводный брат Данилы, Иван, умный парень, да и лицом не плох. На этом закончилось мое школьное знакомство с Данилой Резником, если не считать одного крайне неприятного инцидента перед самым выпуском.

В конце одиннадцатого класса выпускники поставили спектакль «Маньчжурский император». Жуткая история о женах умершего китайского императора, которых похоронили заживо в гробнице вместе с покойником. В середине спектакля «женам» предстояло переодеться в весьма символическое похоронное одеяние. Толкаясь в крохотном отсеке за кулисами, мы стянули с себя традиционные китайские костюмы, ханьфу, и надели крохотные жертвенные платья. Вернее почти надели, когда на головы повалилась металлическая стойка с освещением, увлекая за собой занавес. Во всеобщей панике и толкотне меня вытолкнуло на сцену. Выбросило, как огромной волной, и разбило о потертые доски.

Скрестив руки на обнаженной груди, я в ужасе замерла перед «умершим» императором и парой коленопреклоненных подданных.

И перед зрительным залом.

Посреди сцены. Перед всей школой. В трусиках и балетках.

В ушах загудело. Тело отяжелело, врастая в дощатую сцену. Хотелось невозмутимо сыграть на публику – помахать рукой и воскликнуть что-то остроумное, типа: «А за это зрелище с вас соберут отдельную плату!» Или притвориться, что мой спонтанный стриптиз – часть спектакля.

Можно было повести себя по-разному.

Но меня сковал ужас.

Время измерялось в долях секунды. Или в годах.

Я почти собралась с силами, когда меня скрутила боль. От разбитых коленей и ладоней, от удара о сцену, от стыда.

«Мертвый» император соскочил со стола, с трудом удерживая накладное брюхо. Остолбеневшие подданные не сводили с меня глаз.

И в этот момент я увидела Его.

Резник несся к сцене, огибая зрителей. Он прыгнул через ступени и бросился ко мне, грозя расплющить своим телом.

Ярость на его лице была настолько ослепляющей, что я не заметила других людей, спешащих на помощь. В том числе Гришу, бегущего с другой стороны, и учителей.

С размаху приземлившись на колени, Резник схватил меня за плечи, укрывая собой.

– Иди ко мне, Ника! – шептал он, притягивая меня к груди. – Я унесу тебя отсюда. Все будет в порядке.

Громко ругаясь, Гриша отпихнул его, и они сцепились в злобной схватке, расталкивая остальных. Я осталась на полу. Рядом крутилась запыхавшаяся учительница, наступая на мои пальцы и не предлагая ничего путного.

Хаос. Вокруг полуобнаженной меня царил сплошной хаос.

В тот момент на мои плечи опустилась мягкая ткань. Синяя мужская рубашка, большая, пахнущая незнакомым одеколоном. Шершавые пальцы застегнули пуговицу у самого горла.

– Я помогу тебе встать и уйти со сцены. Если не можешь идти, возьму на руки, – сказал уверенный, спокойный голос за спиной, и я кивнула, не сводя глаз с яростно дерущегося Резника.

– Я сама дойду, – поднялась, опираясь на чужие руки. – Я в порядке.

Рядом заворковала учительница.

– Молодцы, ребята! Василий Степанович, Нику к медсестре надо и побыстрее. Вызовем «Скорую», а кровь надо подтереть, чтобы никто не поскользнулся.

Меня затошнило от того, что кто-то может поскользнуться на моей крови.

Я стояла на сцене в балахоне из мужской рубашки, опираясь на мужчину за моей спиной. Если бы не он, если бы не его спокойная уверенность, я бы заплакала. Зарыдала, наверное. Но его хватка на моих руках, его голос и запах держали мое отчаяние под контролем.