Страница 13 из 17
Два дня спустя Успенский сказал, что ее работа завершилась – фамилии и прочие данные клиентов из рабочего журнала она перенесла в компьютерную память, так что вот последние четыреста рублей, сто – для бабульки, караулящей Феденьку, и полная свобода в придачу.
Анюта не ожидала такого стремительного завершения своей карьеры. Она поблагодарила, деньги взяла, но из салона не ушла, а еще полчаса просидела в гостевом кресле. Потом она постучалась в «штаб-квартиру», где дядя Боря как раз и ждал этого стука, и спросила, нельзя ли ей тут поработать уборщицей.
– Уборщица у нас есть, – ответил дядя Боря. – Но ты можешь, Анечка, за две тысячи еще раз попробовать повозиться с монетами, как тогда. Работы – на час, а две тысячи за час на дороге не валяются. У нас уборщица получает десять тысяч – за эти деньги она каждый вечер, шесть раз в неделю, часа два тряпками шурует. И потом в «Steelballs» за пять тысяч полы в коридорах и кабинетах моет. А ты видела, какие там коридоры?
Анюта насупилась, чуть ли не десять минут бурчала, что у нее от такой деятельности головокружения, но дядя Боря был тверд – другого способа получить две тысячи в час он не знал. В конце концов Анюта согласилась.
Забрав коляску с Феденькой, она пошла домой, а дома ждал сюрприз: соседка Настя перехватила ее на лестничной клетке и сообщила потрясающую новость – приходил муж!
Но он не мириться приходил, а принес конверт с деньгами. Пожалуй, ему уже давно следовало это сделать, но вот собрался именно в тот день, когда Анюта была в «Инари». И она страшно расстроилась. Те десять тысяч, что лежали в конверте, ее не утешили.
– Я говорю: Виталик, вряд ли она далеко убежала, подожди, посиди у меня, – докладывала Настя. – А он: нет и нет. Я ему: Виталик, посиди, хоть с Феденькой пообщаешься. А он мне: нет и нет!
– Как он выглядел? – спросила Анюта.
Настя догадалась, какой ответ требуется.
– Плохо он выглядел. Тусклый какой-то, небритый. Анька, помяни мое слово – эта змеища сделала приворот! Вот он и чахнет! А не остался – именно поэтому!
Анюта сама пыталась приворожить Виталика и осталась своим доморощенным колдовством недовольна. Даже разочаровалась во всех этих бабьих штучках. Но в приворот, сделанный соперницей, она поверила. И ей стало жаль глупого Виталика, которому змеища заморочила голову.
О том, что у беглого мужа еще до Анюты был со змеищей бурный роман, Анюта в тот миг забыла. Ей показалось: все еще можно как-то поправить!
Настя зашла выпить кофе, потом вместе смотрели телевизор. И Анюта усердно думала: не может же быть, чтобы он забыл все хорошее, что случалось между ними по ночам!
Потом Настя побежала к себе, Анюта занялась хозяйством, покормила и уложила Феденьку… чего-то не хватало для счастья…
Набрав в ванну почти горячей воды, она улеглась, разнежилась, потянуло в сон. Засыпать в ванне опасно, и Анюта удерживала себя на грани. Именно там явился ей Виталик с объятиями.
Потом она перебралась в постель. Феденька, к счастью, очень хорошо заснул. И Анюта, горячая и почти счастливая, устроилась поудобнее, обняв подушку. Сон вернулся, но ненадолго. И утром она поняла: это знак, муж думает о ней!
Значит, нужно готовиться к его возвращению. Как? Она знала только один способ – принарядиться. И два дня придумывала себе наряды, даже кое-что купила.
А на третий день Анюту вызвали в «Инари» и оставили в «штаб-квартире» наедине с кучкой денег и зажженной свечой.
Анюта сразу не стала возиться со всей кучкой, а заинтересовалась микроскопом и рассмотрела несколько старинных монет, как она предположила – золотых.
Оказалось, что среди монет у нее есть фавориты – двухеврики. Анюта с особой заботливостью сложила их в отдельный столбик. Из других монет она смастерила конусы.
Дядя Боря и Дмитрий смотрели на экран и перешептывались, пытаясь найти в Анютиных действиях хоть какой-то смысл. А смысла не было – она хотела добиться симметрии, и только. Еврики – посередке, конусы – вокруг, словно водят хоровод.
Этот хоровод тронулся с места, закружил – Анюта, сама того не зная, воображаемым кругом и соответствующим ему движением ладони над монетами ввела себя в транс. Потом руки принялись растирать друг дружку. Между ладонями возник жар. И пальцы пустились в самостоятельное плаванье над монетами. Они сами, без подсказки головы, схватили столбик двухевриков и конус из других монет. Живое тепло ладоней и загадочное тепло денег должны были встретиться.
Голова была пуста. Левая рука, в которой еврики, повернулась ладонью вверх, несколько монет соскользнуло на стол. Правая выронила конус, он рассыпался, и правая подобрала большой старинный талер.
Монеты нельзя было выпускать на свободу, их следовало замкнуть в кулаки и довести их тепло до предела. Анюта стала бить кулаками об стол – все скорее, пока жар не стал опасным. Тогда она со стоном отбросила монеты.
Но ровно за полмига до того, как они улетели, Анюта пришла в себя и осознала движение кистей, при котором кулачки резко раскрываются и дают своей горячей добыче сильный толчок.
Почувствовала она также, когда попыталась встать, головокружение и сильное сердцебиение. Нужно было посидеть и успокоиться.
– Идем, – сказал дядя Боря. – Возьми у девочек какие-нибудь таблетки от головной боли и от давления, что ли. Нужно привести Анечку в порядок. И хвалить, хвалить!
Анюта все же имела какую-то хитрость. Этой хитрости хватило, чтобы соврать: в большой старинной монете есть что-то этакое, тепло, что ли, а в двухевриках – ничего особенного, и они были брошены на пол непонятно почему.
– Но ты же их взяла, Анечка? Взяла?
– Просто так, Борис Семенович. Они новенькие, блестящие… и вообще валюта…
– Ладно, возьми себе пару евриков на счастье, – позволил дядя Боря.
Анюту дважды просить не пришлось.
Дома она, повозившись с Феденькой и уложив сыночка, полезла в духовку – прибавить к четырнадцати монетам еще три. Пестрая листовка, в которую Анюта завернула столбик монет, сама собой в сковородке развернулась. Анюта выгребла деньги на кухонный стол, прибавила сегодняшнюю добычу и пересчитала. Получилось девятнадцать.
Анюта задумалась – как так? Самый простой ответ был – тогда Леся дала ей не четырнадцать монет, а шестнадцать. Очевидно, нужно было при встрече отдать Лесе два двухеврика. Анюта отложила их в сторонку и задумалась. Семнадцать монет – ни то ни се. А девятнадцать – это почти двадцать. И она решила – если Леся вспомнит, нужно будет отдать. Но если не вспомнит – промолчать. Потом раздобыть еще один двухеврик – получится двадцать монет, сорок евро. Это уже не хухры-мухры, это валюта!
Глава четвертая
Лео и Кречет сидели на палубе речного трамвайчика, поставленного на вечный прикол возле каменных ступеней, ведущих к реке. Это был дальний конец Октябрьской набережной, уже за Октябрьским мостом. Более двадцати лет назад речной трамвайчик преобразили в модный ресторан. Даже слишком модный – недели не проходило, чтобы там не палили почем зря и не сбрасывали посетителей в воду. Со временем страсти поутихли, появились другие кабаки, куда более комфортабельные. Летом на суденышке еще кое-как работала кафешка для тех, кто, невзирая на запреты властей, купался и загорал поблизости. Еще пустая набережная по вечерам привлекала байкеров. Они гоняли с невообразимой скоростью, потом пили пиво на палубе и были совершенно счастливы.
– Хорошее место, – одобрила Лео.
Ей не только место – Кречет тоже нравился. Прадед учил Лео быть свободной, а Кречет как раз и воплощал эту самую свободу: занимался интересным делом – охранными системами для дорогих автомобилей, гонял на классном байке по дорогам и на квадроцикле – по лесам и болотам; еще у него была коллекция варганов, на которых он исполнял непривычные для европейского уха мелодии; сам он по крови был невесть кем – скуластое лицо и раскосые синие глаза. Лет ему на вид было от тридцати пяти до сорока, сложение – достойное внимания самой придирчивой девушки, да еще отличный загар. А Лео незадолго до смерти прадеда рассталась с мужчиной, который мечтал запереть ее дома и научить жить по принципу трех «К» – «Kinder, Küche, Kirche».