Страница 26 из 62
- Зоя... а вы...- хотел было задать новый вопрос Лукашевич, но остановился.
- Да? - она повернулась к нему.
- Вы... что-то испытываете ко мне? - решился все-таки спросить Лукашевич.
В чем-то он был идеалист. И это сказывалось на его отношениях с женщинами.
Зоя могла фыркнуть, но лишь пожала плечами.
- Был такой немецкий врач Зигмунд Рашер, - сообщила она ровным голосом.- Он работал в концлагере Дахау. Занимался проблемой переохлаждения человеческого организма. В качестве подопытных кроликов он использовал заключенных - евреев и советских военнопленных. В ходе экспериментов им было установлено, что лучший способ привести обмороженного в чувство - обогреть его обнаженным женским телом. Если за этим следовал половой контакт, быстрое исцеление было практически гарантировано.
Щеки Лукашевича вспыхнули. Он хотел сказать пару "ласковых" этой... этой... Но потом спохватился. А что, собственно, он может ей сказать, в чем обвинить? В критический момент она действовала так, как должна была действовать. И в этом нет ничего для него оскорбительного. Скорее, стоит позавидовать ее находчивости и собранности...
Но ведь ей понравилось, правда? Ей понравилось, он же сам видел...
Как бы холодно Зоя ни отвечала, заморозить теплое чувство, возникшее к ней у Алексея, было теперь не так-то просто.
- Но по крайней мере, - обратился к ней Лукашевич с примирительной интонацией,- вы не испытываете ко мне неприязни.
Зоя остановилась и с удивлением посмотрела на старшего лейтенанта:
- Нет. А почему я должна испытывать к вам неприязнь?
- Тогда, может быть, встретимся? Когда всё закончится?..
Момент был щекотливый. Зоя могла обидно рассмеяться, съязвить... Не произошло ни того, ни другого. Она тихо улыбнулась чему-то своему и ответила так:
- Почему бы нет? Если вы пригласите меня на киносеанс, я буду очень вам благодарна. Сто лет не была в кино.
- Приглашаю, - быстро сказал Лукашевич. Зоя постояла еще, придерживаясь за стенку, потом добавила к уже сказанному:
- Смешно" И всё не как у людей. Сначала трахнулись, теперь вот в кино собрались... Имейте в виду, старший лейтенант: чтобы повторить сегодняшнее, вам придется сильно потрудиться.
- А трюк с переохлаждением второй раз не пройдет? - поинтересовался Лукашевич с самым невинным видом.
- Не пройдет, - откликнулась Зоя, - я предпочитаю самостоятельных мужчин.
Уходя, она наклонилась над Лукашевичем и поцеловала его в щеку.
(Баренцево море, декабрь 1998 года)
Когда Зоя ушла, Лукашевич погрузился в приятную полудрему. Он был разбужен через полчаса характерным шумом. Сторожевик сбавил ход, по металлу настилов застучали тяжелые башмаки матросов. Дверь открылась, и в каюту шагнул невысокий и очень грузный морской офицер. Лукашевич сонно посчитал звезды и нашивки и пришел к выводу, что перед ним капитан третьего ранга, то бишь майор по общевойсковому табелю о рангах. Оказалось, что это судовой врач и зашел он, во-первых, чтобы осмотреть Алексея, во-вторых, закрепить его в койке на случай "внезапных маневров". Лукашевич возмутился и заявил, что он взрослый человек и способен удержаться в койке, даже если "тридцать пятка" встанет на дыбы. Судовой врач ответил, что это приказ капитана Коломейцева. "Милейший Сергей Афанасьевич",- тепло подумал Алексей о капитане "тридцать пятки" и разрешил себя пристегнуть.
- Передавайте капитану привет, - попросил он, когда судовой врач собрался уходить.
Тот обещал передать. Только когда он вышел, Алексей спохватился, что забыл спросить, какие такие "внезапные маневры" собирается совершать корабль и с чем это связано.
Минуло еще несколько часов. Лукашевич то проваливался в беспокойный сон, то просыпался, прислушиваясь к тому, что происходит на корабле. Впоследствии он не смог отделить сон от яви. Мысли упорно возвращались к воздушной схватке (Как там Стуколин?), к бомбардировке родной части и к более ранним событиям, связанным с операцией "Испаньола" - захватом двух норвежских транспортных самолетов и стрельбе у КПП. Засыпая, Лукашевич заново переживал все эти эпизоды, а что-то мозг домысливал по рассказам друзей. Просыпаясь, он слышал приглушенный переборками вой сирен, шум силовой установки и вроде бы... крики... вроде бы... взрывы... Сторожевой корабль то ускорял, то замедлял ход; несколько раз он менял курс. Порой наклон корпуса - моряк и пилот сказали бы: угол крена - достигал запредельных величин. К счастью, в каюте всё было закреплено и привинчено (в том числе и старший лейтенант Лукашевич), а потому летающих в пространстве предметов не наблюдалось. Но потом Алексей снова засыпал, и ему казалось, что это не сторожевик Коломейцева кренится набок, а его, Лукашевича, истребитель закладывает вираж, выходя на цель, а потом еще ухнуло, грохнуло и взвыло, и Лукашевичу привиделось, что в него попала ракета и он падает вместе с потерявшим управление истребителем, тянется рукой к держкам катапульты, тянется, тянется, но не может дотянуться...
Когда через несколько часов ход сторожевика выровнялся, к Лукашевичу снова пришел судовой врач. Осмотрел, ощупал, велел открыть рот и сказать; "А-а".
- Удивительно, - бормотал он при этом. - Я тоже слышал об опытах Рашера, но каков эффект! Лукашевич покраснел.
- Скажите, доктор, - обратился он к врачу, чтобы скрыть смущение и развеять сомнения в реальности или нереальности того, что он слышал на границе между сном и явью,- скажите, корабль вел какие-то боевые действия?
- Господь с вами, - отмахнулся доктор. - Какие тут боевые действия? Баренцево море - издавна наша территория.
- Но мне показалось, будто кто-то стрелял...
- Ну постреляли, - отвечал судовой врач уклончиво. - От широты душевной.
Лукашевич хмыкнул. У Сергея Афанасьевича, конечно, душа была широка, как Атлантика, но чтобы из-за нее растрачивать боекомплект... Так и не удалось выяснить, имел ли место бой или богатое воображение Лукашевича сыграло с ним дурную шутку.
- Куда мы направляемся? - поинтересовался Алексей.
- В Мурманск, куда же еще.
- Когда придем?
- Часов через шесть-семь.
- Я хотел бы переговорить с капитаном. И с Зоей.